— Ну погоди, бездельник! Ужо с Никитой Григорьевичем сейчас потолкую. Ты у меня будешь работать!
Трое друзей встретили камердинера с восторгом.
— Гаврила, выпей с нами! За удачу, гардемарины! Гаврила горестно вздохнул и пригубил вино.
— Здесь такое дело… Евстрат, парнишка молодой, помощник кучера… изъявляет пристрастие…
— О, Гаврила, только не сейчас, — взмолился Никита. Камердинер прошел в свои апартаменты, растопил печь, перемыл посуду и опять принялся толочь серу, но образ безмятежно дрыхнувшего кучера стоял перед глазами, как жестокая насмешка, как напоминание о зря упущенных деньгах, и Гаврила опять пошел в библиотеку.
Там было шумно. Он приоткрыл дверь, прислушался.
— Для меня ясно одно, — услышал он голос Белова. — Лестоку эти бумаги отдавать нельзя. Если бы я мог спросить совета Анастасии, она бы сказала — сожги, порви, утопи в реке, только не отдавай их Лестоку.
— Да я про Лестока сказал только в том смысле, чтоб он от тебя отвязался, — попробовал оправдаться Алеша. — А бумаги теперь… так, пыль. Анне Гавриловне они уже не помогут. Понимаешь?
— Он все отлично понимает, — вставил Никита, — я хочу добавить… Жители древних Афин говорили…
— К черту Афины!
— К дьяволу древних жителей!
— А оные жители, — невозмутимо продолжил Никита, — говорили: взял слово-держи. Это дело чести! Бумаги надо вернуть Бестужеву.
— Вот и верни, — обрадовался Алеша. — Через батюшку своего. Это дело государственное. И хватит про эти бумаги, надоело. Тост…
— Тост… — согласился Саша. — За любовь, гардемарины! Гаврила опять отправился восвояси, а когда час спустя он вернулся в библиотеку, она уже была пуста. Друзья наши, оставив приют веселья, смотрели сны, каким-то невообразимым способом разместившись втроем на широкой Никитиной кровати.
— Это ж надо, столько винища вылакать, — ворчал Гаврила, убирая библиотеку. — А завтра:» Голова болит… не до тебя… потом «. А мерзавец кучер тем временем будет мои деньги по ветру пускать!
Он убрал бутылки, вытер разлитое вино, подобрал разбросанные по полу старые письма.» Сжечь, что ли? — подумал он, вертя в руке пожелтевшие листы, потом посветил свечой. «Черкасский» было написано внизу убористо исписанной страницы. — Это какой же Черкасский? Уж не Аглаи ли Назаровны муженек? «
Он сложил письма в пачку, перевязал грязной, атласной лентой, что висела на стуле, и спрятал пакет за книги. Внимание его привлек обшитый в красный сафьяновый переплет толстый фолиант, он раскрыл его — о, чудо! Это был Салернский кодекс здоровья, написанный в четырнадцатом столетии философом и врачом Арнольдом из Виллановы. И, забыв про ленивого Евстрата, про пьяного барина и зловредного Луку, Гаврила с благостной улыбкой погрузился в чтение.