— Где ты их находишь, странниц этих, — продолжила старуха разговор сама с собой. — Человеку для работы руки господь дал, а не ноги. — И словно в подтверждение своих слов еще яростнее принялась тискать тесто.
— Людей постыдились бы говорить такое! — встряла девочка, стремительно оттолкнула от себя прялку и начала ловко перематывать пряжу с веретена на моток, выкрикивая с каждым поворотом мотовила. — Допряду кудель проклятую, и сама уйду странствовать — на Валдай ко Святой Параскеве. Я жизни праведной хочу, постной, а не вашу кудель прясть!
— Да огрей ты ее, Фекла, по сдобным местам! — прокричала старуха таким же пронзительным, как у девочки, голосом, и сразу стало ясно, кто родительница этих визгливых, страстных интонаций. — Праведница захордяшная! Не пугай людей! Ты странниц лучше накорми, напои, в баньке попарь…
Алеша только головой вертел, пытаясь уследить за этими выкриками, но последняя фраза привела его в ужас.
— Мы не можем в баньку, — быстро сказал он. — Мы обет дали.
— Какой обет? — Софья посмотрела на него с удивлением, а озорная Фекла в дверцах уперла руки в пышные бедра и захохотала.
Алеша надвинул косынку почти на нос, подошел к иконе и зашептал молитву.
Наконец их посадили за стол, дали каши с конопляным маслом, томленной в молоке моркови, постных пирогов с рыбой и квасу. Фекла сидела напротив, поглядывала на Алешу и усмехалась.
Пришли с поля мужики и парни, спокойные, молчаливые. Старик вернулся с реки и сел в угол плести корзину.
— Барки-то завтра пойдут в Новгород?
— Пойдут.
— Возьмите с собой богомолок, им к Святой Софии надо… Помолились и улеглись, кто на печи, кто на лавках, кто на полу на войлоках. Странницам принесли охапку свежей соломы. Уже перестала кряхтеть старуха, и чей-то размеренный храп потряс воздух, и сверчок робко, словно примериваясь, выдал первую трель, как из-за пестрой занавески показалось белое в лунном свете лицо Феклы, и Алеша услышал насмешливый шепот:
— Богомолка, а богомолка… Как звать-то тебя? Иди сюда, поговорим. — Вслед за этим раздался грохот, словно упало что-то тяжелое, и оглушительный смех: — Ой, беда, ой, не могу… Сколько раз тебе, Семен, говорила, не ложись ты с краю… — причитала Фекла.
— Уймись, беспутная! — закричала проснувшаяся старуха. — Тото из тебя природа прет! Семен, успокой ты ее, ненасытную.
Проснулись дети на печи и застрекотали, как кузнечики. Алеше показалось, что нарисованный Бова-королевич тоже зашевелился, погрозил кому-то похожим на веретено копьем, и голубая лошадь затанцевала от нетерпения. Изба заскрипела, закашляла, и тут, перекрывая все шумы и шорохи, взвился альт юной Дарьи: