– Ты не обижайся на меня, – сердечно промолвил Тур. -Говорю ведь – не знал, что это твоя сестра, вот и сорвалось слово… Прости меня.
Добрыне стало жаль Тура. И в самом деле, что взять с гридня? Сегодня он пь.ет и гуляет, завтра, гляди, погибнет. Один раз живешь на свете, один раз помирать; подшучивай, гри-День, над людьми, над самим собою смейся, – может, завтра ворон в поле будет каркать над твоей головой.
– Ладно, Тур! – тихо произнес он. – Не винись, и я тебя не виню. А вот что делать с Малушей – не знаю. Она у меня дите, Нигде еще не бывала, сама о себе не позаботится, а я куда ее поведу? В гридницу или к нам?
– Нет, – ответил Тур, – в гриднице и у нас ее не положишь: дознается сотенный, скажет тысяцкому, тысяцкий – воеводе, а тогда с нею хоть в прорубь… А ты, Добрыня, не знаешь ли кого-нибудь из кузнецов или ремесленников?
– Если бы знал…
– И я не знаю, – вздохнул Тур. – А что, – задумался он, -если бы мы положили ее в конюшне, на сене?
– Что ты говоришь, Тур? Туда же днем и ночью ходят все гридни, княжьи слуги.
– Правда, Добрыня, – согласился Тур. – Там сестру заметят и обидеть могут.
Оба замолчали. Добрыня безнадежно смотрел на город, на требище, где загорелся, заплясал длинными огненными языками костер. Тур смотрел на небо, начинавшее темнеть, на голубей, белыми пятнышками висевших в нем.
– А что, – внезапно Тур опустил голову и засмеялся, – если мы положим Малушу у себя…
– У себя? – удивился Добрыня.
– Да нет же, – перебил его Тур, – в доме нельзя, положим ее наверху…
– Где?
– В голубятне. – Тур протянул руку и указал на большую голубятню, которая одним концом опиралась на крышу дома, а другим – на сук старого дуба. – Ведь там, в голубятне, есть закуток для корма. Зимой туда лазят княжьи стражи, а сейчас никто не полезет, никто Малушу не тронет.
Добрыня задумался. В словах Тура была правда. Тут, на Горе, все очень любили голубей. Сделанные из дерева, прикрытые навесами голубятни стояли на княжеских и боярских теремах. С незапамятных пор была такая голубятня и над их гридницкой, а возле нее – закуток, куда на зиму засыпали для голубей зерно.
Голубей на Горе никто не трогал, не ел, они считались Божьими птицами, размножались на воле, стаями летали над зеленой Горой.
– Правда, – согласился Добрыня, – в закутке ей будет хорошо, и сотенный ничего не скажет.
– А что ему говорить? Ведь это не гридница, а голубятня. Днем Малуша сможет погулять, спать будет на голубятне. Принесем ей и поесть и попить… Так ведь, Добрыня?
– Ладно! – согласился Добрыня. – Это ты хорошо придумал. Так и будет!