— Господин Пришвин! Именем закона вы и ваши люди арестованы, — тусклым голосом объявил инспектор.
— Вы хотите сказать — задержаны? — криво усмехнувшись, уточнил отец.
Наши бойцы стали выводить наружу раненых.
— Я не оговорился, — отвечал Бобров, глядя на и-чу с забинтованными руками и головами. — Против вас выдвинуто обвинение по статье «организация банды», а против всех остальных — «разбойные действия в составе банды».
Я мысленно выматерился. Вот это фортель!..
— И дети тоже? — осведомился отец. — Они ведь несовершеннолетние.
— А разве детки оставались в стороне?
Отец потер переносицу и заговорил сухо, официально:
— Прошу разрешения вызвать наших адвокатов. Где здесь телефон?
— Из участка позво… — Инспектор не договорил, наткнувшись на укоризненный взгляд поручика.
— Мы везем их в крепость, — беззвучно произнес поручик. — Звонить надо сейчас.
Бобров снова пожевал губу, потом объявил так, чтобы слышали все:
— Забирайте арестованных, господин поручик. Грузите в фургоны и ждите меня на углу Патрикеевской и Пушкарского бульвара. Мы с Федором Ивановичем проследуем до почтовой станции, а потом присоединимся к вам. Выделите мне одного солдата.
— Слушаюсь, господин инспектор, — отчеканил поручик.
Глава одиннадцатая
Архиерейский пруд
Увидев отца, я обнаружил, что он изрядно приободрился.
— Матери звонил? — шепнул я ему, когда нас вели по коридору крепостного бастиона, разводя по камерам.
— Ей сообщит инспектор, — шепнул в ответ отец. — Главное — не делай глупостей. Нас скоро выпустят, сынок.
Сидя в одиночке и вороша в памяти события последних месяцев, я вспомнил и об исчезнувшем из города четыре месяца назад отряде Игната Мостового. Наверняка он уже вернулся в Кедрин. Отец ничего не говорил мне о его судьбе, а сам я не спрашивал.
Первый день заключения прошел спокойно. Нас вовремя и довольно сносно кормили, по очереди сводили в душевую помыться. На допрос меня не вызывали.
Потом началась долгая-предолгая ночь. Мучила бессонница. Чудились какие-то голоса, крики — то ли казнимых, то ли пытуемых. Потом я сообразил: это со мной разговаривают стены камеры, они помнят всех, кто сидел здесь когда-то…
На следующий день все переменилось. Охрана без конца топала по коридорам, бренча связками ключей и гремя чугунными дверями камер. Караульные помещения гудели от шумных споров, порой я даже разбирал отдельные слова. Что происходит? Мне было изрядно не по себе.
Несколько раз надзиратели подходили к двери моей камеры, открывали глазок и молча разглядывали меня, будто я — заморская диковина. Обед вдруг оказался ресторанным: подали жареную медвежатину и красное вино. А ближе к ночи меня повели к коменданту крепости. Я обнаружил у дверей его кабинета усиленную охрану — четверых пластунов с автоматами наперевес.