— Что заставило вас спросить?
— Он был чем-то очень взволнован.
— Что именно он вам ответил?
— Что переживает духовный кризис. Что шахтеры куда более чисты перед Богом, нежели священнослужители. Что его поминутно бросает то в восторг, то в отчаяние. Но при этом уверил меня в том, что с ним все в порядке.
— И вам это показалось убедительным?
— Я понимал, что Джон — живой человек. Как и я сам. Пусть я любил Шарлотту, но я никогда не домогался ее. И никто не радовался за Джона сильнее, чем я, когда объявили об их помолвке.
— Давайте вернемся назад к восторгу и отчаянию. Восторг — это какая-нибудь работница? А отчаяние — Шарлотта Хэнни?
— Для него существовала только Шарлотта.
— В обоих качествах? Вот это женщина!
— Блэар, неужели вы и в самом деле меня подозреваете?
— Нет, но, по-моему, пора бы уже вам начать мне помогать. Можете вы это сделать?
Леверетт покраснел до корней волос:
— Каким образом?
— Достаньте мне материалы расследования причин взрыва на шахте Хэнни.
— Существует официальный отчет. Мы с вами говорили об этом. Здесь, в городе, в конторе фирмы он есть, но этот экземпляр нельзя выносить оттуда, об этом я вам тоже говорил.
— Принесите мне его в гостиницу.
— Зачем?
— У меня будет ощущение, что я хоть что-то делаю. В Англии и англичанах я ничего не понимаю. А в шахтах разбираюсь.
— Что-нибудь еще?
— Мне понадобится ваша коляска.
— И это все?
Блэар вспомнил притчу о царе Соломоне:
— Какие-нибудь чернокожие женщины через Уиган не проезжали? Африканки? [34]
— Нет, а что?
— Так, просто кое о чем подумал.
Блэар катил по направлению к шахте Хэнни, а навстречу ему по обочинам дороги устало брели по домам шахтеры и шахтерки. Коляска Леверетта в самом прямом смысле слова возносила Блэара на высший социальный уровень. Отсюда он уже не различил бы ни Фло, ни Билла Джейксона. Никто из возвращавшихся с работы не поднимал глаз. В сумерках этих людей вполне можно было принять за стадо овец.
Блэару очень не хватало здесь яркого экваториального солнца, резких переходов от дня к ночи, однако он не мог не признать, что и в красках английского пейзажа тоже есть свое странное очарование. Грозовые облака поднимались такой высокой стеной, что на ее фоне груженный углем состав казался не более чем легкой складкой на местности. Среди живых изгородей и между печных труб носились воробьи, шнырявшие вверх и вниз, внезапно вылетавшие на свет, но так же мгновенно скрывавшиеся в темноте. Повсюду ощущалось какое-то особое спокойствие, не нарушаемое даже поездами и паровозами; пейзаж был словно погружен в легкую дымку, уничтожить которую не могла никакая завеса сажи.