Я прошу прощения за то, что дальнейшая часть моего письма будет похожа скорее на рапорт полицейского. Я всего лишь пытаюсь восстановить, чем занимался Джон Мэйпоул 18 января, в тот день, когда его видели в последний раз. После заутрени, которую он отслужил вместо болевшего в тот день преподобного Чабба, мистер Мэйпоул до обеда посещал на дому выздоравливающих. Обедом ему послужили чай и кусок хлеба, которые он вкусил в доме Мэри Джейксон, вдовы. После обеда он провел занятия в церковноприходской школе, отнес продукты в городской работный дом[9]и посетил «Дом для женщин», где наблюдал за занятиями по домоводству и уходу за младенцами. К этому времени закончился рабочий день на шахте. Мистер Мэйпоул поговорил с возвращавшимися с работы шахтерами, приглашая их на церковный вечер, который должен был состояться в следующую субботу в доме приходского священника. Видели, что последней, с кем он говорил, была Роза Мулине, сортировщица угля на шахте Хэнни. После этого Мэйпоула больше никто не видел. Поскольку мистер Мэйпоул часто пил чай в одиночестве, за книгой, и поскольку на вечер того дня у него не были намечены никакие дела, он вполне мог уединиться у себя дома, и это никому не показалось бы странным. На следующий день его отсутствие было замечено не сразу — все привыкли к тому, что он занимается широким кругом дел и бывает во многих местах, — и только уже к вечеру преподобный Чабб попросил меня заглянуть к Джону домой. Я выполнил эту просьбу и сообщил преподобному Чаббу, что, по словам экономки Мэйпоула, его постель оказалась утром неразобранной. Предпринятые после этого попытки полиции выяснить что-либо завершились безрезультатно.
Приходская церковь, семья Хэнни и друзья Джона хотели бы надеяться и ждут, что любые вопросы о его возможном местонахождении будут задаваться в такой форме и расследование будет производиться в такой манере, чтобы тот образ жизни скромного христианина, который он вел, ни в коем случае не оказался бы омрачен каким-либо скандалом или возбуждением общественного внимания.
О.Л.Леверетт,
управляющий имением «Хэнни-холл»».
Фотография была наклеена на жесткую картонную подложку. На фоне нарисованного на холсте сада двадцать игроков в самодельной форме для регби — свитерах и шортах — размещались на снимке двумя рядами: одни сидели, другие стояли. На ногах у игроков была не обычная обувь, а особые тяжелые шахтерские ботинки — клоги: кожаный верх на толстой деревянной подошве. Все игроки были крепкими и сильными, с широкими покатыми плечами, некоторые — с кривыми, как у бульдогов, ногами. Мужчина, сидевший в самом центре первого ряда, держал на коленях мяч, по которому шла сделанная белой краской надпись, объяснявшая, что именно стало поводом для снимка: «Уиган 14 — Уоррингтон 0». По краям заднего ряда стояли два игрока, своим ростом резко выделявшиеся среди других и как будто уравновешивавшие снимок. Один из них, с густой темной гривой, свирепо глядел прямо в объектив. Другой был хорош собой, с безмятежно-спокойными, как у откормленного на убой теленка, глазами. Возле этой второй фигуры была сделанная рукой Леверетта приписка: «Преподобный Джон Мэйпоул». На обратной стороне картонки было выгравировано: «Фотографическая студия Хотема, улица Милгейт, Уиган. Портреты, групповые снимки, стереоскопические изображения».