«В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!» — любят дразнить нас цитатой из Грибоедова. Забыв о том, что сказал другой классик, Гоголь, в «Мертвых душах», в томе втором, в главе первой, во втором абзаце. Он воскликнул: «Зато какая глушь!»
И был прав.
Юноша Юрьев после танцев встретил в темном подземном безлюдном переходе юношу Ильина и сказал:
— Ты зачем с моей Аленой танцевал? Сейчас как вот дам.
А юноша Ильин достал вдруг нож и сказал:
— Подойди!
— И подойду! — сказал Юрьев.
— Подойди, подойди! — сказал Ильин.
— И подойду! — сказал Юрьев.
— Подойди, подойди! — сказал Ильин.
— И подойду! — сказал Юрьев.
Я там тоже был, это было в моей юности, это было 16 августа 1974 года.
Недавно я проходил там.
Ильин облысел, седина появилась на висках, а Юрьев, наоборот, располнел, одышка мучает, видно, стенокардия у него. Еще бы: служба нервная, двое детей, жена больная...
Ильин держит нож и говорит:
— Подойди, подойди!
— И подойду! — говорит Юрьев.
— Подойди, подойди!
— И подойду!
А в переходе сыро, темно, нездорово.
— Подойди, подойди! — перхая и кашляя, говорит Ильин.
— И подойду! — устало, с одышкой, отвечает Юрьев.
Писатель Евдокимов был честолюбив за счет молодости, крепкого здоровья и желания решать такие задачи, которые не под силу были предшественникам, пусть даже и великим.
Он прочитал как-то слова Чехова, что рассказ можно написать о чем угодно, хоть о чернильнице. Это его поразило. Сам-то не написал! — неуважительно подумал он о Чехове. Ну-ка я!
Он обошел все магазины в поисках чернильницы и не нашел, потому что давно уже не производят чернильниц и никто уже чернилами из чернильниц не пишет. Тогда он пошел к своей бабушке, зная, что она ничего не выбрасывает из старых вещей, и точно, нашлась у нее чернильница. Он налил в нее чернил (чернила еще продают — для чернильных ручек, хотя эти ручки никто не покупает, они плохие, если не «Паркер», но для «Паркера» нужны совсем другие чернила, а других нет, поэтому эти никто не покупает и зачем их продают — непонятно).
Евдокимов поставил чернильницу с чернилами перед собой и стал думать.
Чернильница была из прозрачного когда-то стекла, но от чернил стала темно-синей.
Она была непроливайка, то есть с конусом внутрь, и действительно не проливалась, если ее осторожно перевернуть. А если плеснуть (Евдокимов попробовал), то проливается, конечно.
Три дня и три ночи он думал над чернильницей — и ничего не придумал, и в отчаянии от своей бездарности повесился.
С одной стороны, грустно, а с другой стороны, вы его не жалейте, ведь никакого писателя нет, я его выдумал. А вот чернильница у его бабушки есть, зачем-то она хранит ее. «С дерьмом не расстанется!» — темпераментно говорит о ней зять, отец Евдокимова, не любящий тешу. Впрочем, тьфу ты, Господи, не может же быть у Евдокимова отца, поскольку нет никакого Евдокимова!