— В мое время виски в замке не держали.
— Это господин Жан…
— А!
Отпив добрый глоток, граф проводил дворецкого до двери и запер ее на ключ.
— Здесь многое переменилось, — пробормотал он словно про себя.
А сам по-прежнему не спускал глаз с кюре, и тот, чувствуя себя все неуютнее, сбивчиво заговорил:
— Извините, мне пора идти на урок катехизиса.
— Минуточку. Вы по-прежнему уверены в моей виновности, господин кюре. Да нет же, не отпирайтесь. Священники врать не умеют. Однако я хотел бы кое-что прояснить.
Ведь вы меня не знаете. В мое время вас в Сен-Фиакре не было. Вы обо мне только слышали. Вещественных доказательств никаких нет. Комиссар сам присутствовал при несчастье и знает это лучше, чем кто-либо другой.
— Прошу вас… — лепетал священник.
— Нет! Что же вы не пьете? Ваше здоровье, комиссар.
Глаза графа горели мрачным огнем. Он с каким-то ожесточением стремился довести дело до конца.
— Множество людей могли бы оказаться под подозрением. Но подозреваете вы меня, и только меня. И я никак не пойму, отчего это? Даже не спал сегодня всю ночь.
Я пытался продумать все возможные причины и в конце концов, кажется, нашел. Что сказала вам моя мать?
На этот раз священник прямо-таки побелел.
— Я ничего такого не знаю, — запинаясь, вымолвил он.
— Не надо, господин кюре. Вы мне помогли, пусть так. Вы передали мне эти злосчастные сорок тысяч франков, теперь я могу перевести дух и достойно похоронить мать. Благодарю вас от всего сердца. Но в то же время вы обрушиваете на меня весь гнет ваших подозрений. Вы молитесь за меня. Это либо чересчур, либо недостаточно…
В голосе его зазвенел гнев, даже скрытая угроза.
— Поначалу я хотел объясниться с вами без комиссара. Но сейчас искренне радуюсь, что он здесь. Чем больше я думаю обо всем этом, тем больше мне кажется, что тут есть что-то неясное, какое-то недоразумение.
— Господин граф, умоляю, не мучьте меня…
— А я предупреждаю вас, господин кюре: вы не выйдете отсюда, пока не скажете мне всю правду.
Граф изменился до неузнаваемости. Он дошел до предела. И, как все мягкие и слабые люди, после чрезмерной податливости ударился в излишнюю крутость.
Наверное, раскаты голоса были слышны даже на втором этаже, в комнате покойной, расположенной как раз над библиотекой.
— Вы поддерживали достаточно тесные и постоянные отношения с моей матерью. Думаю, Жан Метейе тоже был вашим прихожанином. Так кто же из них что-то такое сказал вам? Мать, не правда ли?
Мегрэ вспомнил, как накануне священник ответил ему:
— Это тайна исповеди…
Он понял, почему такая мука застыла в глазах молодого кюре, почему он так терзается под градом обвинений Сен-Фиакра.