Ноги жреца, голые от лодыжек до паха, сделались совсем нечувствительны к холоду и почти не замечали ранящих кожу ударов, когда он лез через угловатые глыбы. Кровь отступила от кожи в глубь тела, уберегая последние крохи тепла. Рубашка у Хономера была не особенно длинная, но он не пытался натянуть её на бёдра – наоборот, поддёрнул как можно выше и туго перетянул поясным ремнём по самому краю, чтобы получился вместительный мешок для бычьих лепёшек. Мешок постепенно наполнялся, хотя и не так скоро, как ему бы хотелось, и кожа, соприкасаясь с навозом, вправду заметно отогревалась. Даже начинала чувствовать покалывание остатков жёстких стеблей, вышедших непереваренными.
Хономер думал о том, что, наверное, всё же погибнет. Соберутся грифы и расклюют его тело. Очевидцы рассказывали – дорвавшись до трапезы, жадные падальщики иногда так нажирались, что не могли сразу взлететь и подолгу оставались на земле, ожидая, чтобы проглоченное начало перевариваться и тело естественным образом облегчилось для полёта. Охотники утверждали, что в это время птиц можно было брать голыми руками, но кому понадобится ловить вонючего грифа?.. Хономер пытался внушить себе, что телу, оставленному душой, уже не будет особенной разницы. Может, так оно окажется даже и лучше, чем если Ригномер со спутниками отыщут его умершего, но ещё не тронутого зубами зверей. Тщательно обложенного дерьмом… и без штанов. Если же его съедят, он просто исчезнет, затеряется на Алайдоре… почти как некогда, неизвестно на каком материке, Младший из божественных Братьев… чьи благородные останки теперь, надобно думать, уже никогда не будут обретены. И, как знать, не уподобит ли храмовая молва мученическую кончину некоего жреца…
От этой мысли у Хономера вырвался горестный стон. На краю жизни и смерти, где он безо всякого преувеличения оказался, такие недавно привычные мысли об избранничестве и славе показались пустыми, мелкими, стыдными. Но если не это, то что тогда имело значение? Что?..
Он одеревенело нагнулся и сунул за пазуху ещё одну бычью лепёшку. Тепло, исходившее от неё, было воистину благословенно.
* * *
Когда-то, в самом начале своего служения Близнецам, Хономеру нравилось читать книги о мужестве гонимых Учеников. И ему даже казалось по юношеской глупости, будто он вполне понимал их страдания и их стойкость. О самонадеянность молодости, безоблачная и беспредельная!.. Он был тогда совершенным мальчишкой и вдобавок сыном воинственного народа, высоко ставившего доблесть перед лицом смерти. Помнится, он размышлял о саккаремских Учениках времён Последней войны, которых воины Гурцата Великого сажали на колья, полагая, что, стоит лишь расспросить хорошенько, у такой могучей веры всенепременно отыщутся храмы, полные несчётных богатств. Юный Хономер мысленно примеривал на себя муки пронзённых и нимало не сомневался, что тоже смог бы, подобно им, до последнего шептать молитвенные стихи, восславляя Близнецов и Отца Их, Предвечного и Нерождённого. Подумаешь, боль тела!.. Да какое значение могла она иметь по сравнению с высотами духа?!