– Там конница белых, – кричат ему, – все рубает!
– Ты ее видел?!
– Я слыхал, как они орали.
– Ты ее видел?!
– Слышал.
– Иди сюда.
– Застрелишь?
– Иди сюда.
К Постышеву выходит молоденький паренек.
– На, – говорит Постышев и протягивает ему свой маузер, – если через пять минут здесь появится конница белых – стреляй мне в лоб.
Постышев достает часы, протягивает их другому бойцу, что стоит поближе, и просит:
– Засеки время.
Парень поднимает маузер и целит Постышеву в лоб.
– Ты кто? – спрашивает он.
– Большевик я. Большевик, – отвечает Павел Петрович. – А ты с курком не балуй, ахнешь – вздернут тебя на суку за комиссара фронта.
– Постышев, Постышев, – пошел шепоток по рядам. – Постышева кончают. Постышев...
Тихо делается кругом и пусто. Только каждый в себе слышит, как часы тикают. Это перед смертью каждый слышит, даже если часов сроду не имел.
– Трусы, жалкие трусы, – гневно и очень тихо говорит Постышев, глядя в черное рыло маузера, нацеленное ему в лоб. – Испугались врага, которого даже не видели в глаза. Трусы...
– Так их вона сколь прет, гражданин комиссар. Ужасть как пушками лупцуют.
– Ты живой, ты молчи, – говорит Постышев. – Мертвые, которых ты, сбежав, предал, сейчас могут говорить. А ты стой и жди, когда пройдут пять минут, и смотри, как твоему комиссару целят в лоб. И молчи.
– На, – говорит парень, которому Постышев передал маузер, – на, – говорит он соседу, – не могу я.
– Бежать мог?! – орет Постышев. – Так вот ты смоги и целить мне в лоб. Смоги! Трус!
– Пять минут прошло, – говорит боец, – слышь, ребята, цокает. Не иначе как копыта... Конница это, гражданин комиссар, их конница.
– Меня вздернут на первом суку, а я стою и не боюсь, а ты бросил винтовку, дрожишь и лицом мелеешь? Эх вы, смотреть на вас гадостно...
Поздний вечер. Вокзал оцеплен полицией. На перроне состав, уходящий на Харбин. Последний вагон, классный, прицеплен специально для военмина Блюхера, который срочно уезжает в Читу. Положение катастрофическое, и Совмин отозвал Василия Константиновича на фронт. Провожать его пришли Петров и генерал Танака – хоть и началась война, а дипломатический церемониал прежде всего. Да и как не покуражиться над контрагентом в переговорах: армия его разгромлена, отступает, а правительство, надо думать, в ближайшее время удовлетворит все требования Японии. Нет ничего приятнее для военачальника, как вид агонизирующего противника. Танака поэтому необыкновенно вежлив с Блюхером. Он держит его под руку, приветливо улыбается и на прощание говорит:
– Мой дорогой министр! Я желаю вам от всего сердца счастливо добраться до Читы, но боюсь – опоздаете...