Чужестранец (Семенов) - страница 6

Хуже приходилось, когда по южному побережью Соленой Воды, по сухому степному перешейку, разделившему ее с Океан-морем, прилетали на быстрых вороных скакунах степняки с востока — стройные, ловкие, прожаренные солнцем, одетые в кожу и войлок, без всяких железных доспехов, кроме кольчуги. Однако во всем мире не было воинов грознее. Как снег на голову, появлялись внезапно конные отряды, будто невидимыми нитями опутывали княжеских гридней, и нити эти становились прочнее железных цепей и душили врага, как душит на своей охоте зазевавшуюся тварь пифон-змея. За полверсты метали каленую смерть тугие кочевницкие луки, из которых наездники умудрялись разить без промаха на полном скаку; как быстрое жало, сновала в воздухе кривая сабля, и никуда было не деться от острого копья, нацеленного прямо тебе в грудь. Так рассказывали вернувшиеся домой в Мякищи северяне-воины, ходившие попытать счастие на княжеской службе.

Хорошо хоть, что степняки и приходили, и исчезали нежданно, будто вода в песок, никогда не оставаясь надолго со значительным войском. Да и, если рассудить, разве прокормит сухая степь многочисленную конницу? Ведь каждый всадник вел с собой трех коней: боевого, заводного и вьючного. Другие князья и вовсе братались с восточными соседями, вместе с ними ходили на древнюю Арголиду через ущелья в Белых горах. Иных больше не видели, другие возвращались, покрытые ранами и шрамами, потрепанные, на исхудалых лошадях, но с такой добычей, что хватало на безбедное житье до конца дней.

Степняки хорошо били арголидскую конницу на просторе, но ничего не могли поделать против ее пехоты, знаменитой своей дисциплиной и выучкой, и не умели брать крепостей. Но даже испытанные арголидские воины гнулись и ломали ряды, не в силах превозмочь в стойкости полянинов, среди которых были и северяне — уроженцы Мякищей, и лесовики из Великой Чети, и горцы с Белых, и некоторые уррии, ланги и ругии, не получившие приюта и славы в родных странах и нашедшие долю на Вольных Полях.

Далече ныне были виноградники Арголиды, величественные Белые горы и хлебные Вольные Поля. Уже две недели прошло, как покинул он родные Мякищи, и Великая Четь приняла одинокого странника под свой зеленый полог. Скоро должны были показаться песчаные берега Хойры, а там дней десять по-над рекой, и кончатся чащобы.

Мирко — а именно так звали молодца — не сознавал, впрочем, себя одиноким, леса же и вовсе не боялся. По сравнению с хмурым ельником болот и светлым красным сосняком песчаных холмов его родины, черный лес Чети был как-то неуловимо живее, мягче, ближе. Мирко понимал лес. Он знал, как переговариваются меж собой, шелестя листьями, высокие гибкие деревья, как, покряхтывая, будто старец, бормочет свое кустарник, и глухой его голос слышен аж на другом краю леса, потому что дерево — всегда одно, особо, отдельно от других деревьев, хотя бы и родственников, а кусты сплелись цеплючими корнями и там, под землей, быстрехонько дают знать обо всем примечательном в разные стороны. А уж как растет вечно молодая и всегда мудрая трава, дано слышать каждому, если не совсем очерствел душой человек. Хвойные же великаны были удивительно горды и молчаливы даже под холодным, свирепым ветром-лютенем, налетавшим на Мякищи из каменистых пустынь с северо-запада. Все невзгоды ели и сосны выстаивали молча, только скрипели, возражая, когда не в меру разбуянившийся вихрь выворачивал из земли слишком старый кряж или гнул и ломал молодое, выбравшее себе несчастливое место дерево. А можжевельник щетинился ежом, упрямясь любым переменам, радуясь лишь летнему теплому солнышку.