Был устроен прощальный ужин, дети хором пели ей песни.
.Они уже успели полюбить и привязаться к младшей из монахинь, более настороженно относились к старшей, которая была к ним более строга. А Одри малыши просто обожали. Завтра на вокзале предстояло слезное прощание, потому что все дети собирались во что бы то ни стало поехать проводить ее.
Перед сном Одри рассказала монахиням о генерале Чанге, чтобы они не пугались, если он появится опять. И впервые поставила корзинку с двухмесячной Мей Ли в спальню к остальным детям. Если она проснется ночью, ее услышит одна из монахинь и сможет подойти и накормить ее любимым козьим молочком. А для Одри настало время отлучения от ребенка. Всю ночь она боролась с собой, заставляя себя не бежать на младенческий плач. Она знала, что Мей Ли зовет ее. Два месяца Одри дни и ночи напролет держала малютку на руках, была ей заботливой матерью, и вот теперь должна с ней расстаться. Одри лежала без сна, и сердце ее разрывалось. Она словно воочию видела перед собой черные шелковистые волосики, черненькие глазки и радостную беззубую улыбку, всякий раз появлявшуюся на нежном младенческом личике при ее приближении. На рассвете Одри, собравшись с духом, вошла на цыпочках в детскую спальню, чтобы в последний раз взглянуть на Мей Ли. Но малышка в корзине проснулась и вопросительно смотрела на нее во все глаза. Это было уже выше ее сил! Обливаясь слезами, Одри выхватила девочку из корзины и крепко прижала к груди. Она думала про славную, добрую Лин Вей, отдавшую жизнь за это крохотное существо, которое Одри было сейчас дороже всех на свете. Она не слышала, как открылась дверь и вошла монахиня.
Увидев заливающуюся слезами Одри, она приблизилась и ласково обняла ее за плечи.
— Возьмите ее с собой, мадемуазель, возьмите… вы не сможете ее оставить.
— Да. Не смогу, — мучительно переживая, повторила Одри, обернувшись, посмотрела в глаза старшей монахини. Они были влажными.
— Нельзя покидать ту, которая тебе так дорога. Да и ей здесь жизни не будет. Подрастет, и все станут от нее шарахаться. Ведь она наполовину японка. Она — ваша, и только ваша, и это единственное, что имеет значение.
— А в Сан-Франциско? — Одри спросила больше себя самое, чем святую сестру. В памяти у нее неотступно звучали слова генерала Чанга: «Возьмите ее с собой, когда будете уезжать… Возьмите ее с собой…» — Как к ней там будут относиться?
— Там с ней будете вы и не дадите ее в обиду.
А дедушка? Аннабел?.. А Харкорт… А как ее воспримет Чарльз?.. Сумеет ли понять? Но все отступало на задний план перед ее любовью к этому маленькому существу. Правы и генерал, и монахиня. Одри не может оставить девочку. Просто не может, и все. Прижимая к груди малютку, она спросила: