— Как странно. — На его лице мелькнула боль.
— Странно? Почему?
— Сколько вам было лет, когда умерли родители? Они умерли одновременно?
Одри кивнула, не понимая, почему он так взволнованно ее расспрашивает.
— Мне было тогда одиннадцать лет, моей сестре семь… это случилось на Гавайских островах… да, они погибли вместе, был шторм, и судно, на котором они плыли, утонуло… — Ей до сих пор было тяжело рассказывать об этом. — Мы вернулись в Америку, к дедушке. С тех пор я вела его дом и заботилась о сестре… наверное, слишком заботилась, так, во всяком случае, твердит ее муж. Он обвиняет меня в том, что я сделала из Аннабел калеку, потому что она совершенно беспомощна, ничего сама не может сделать и решить. Боюсь, он прав. А про меня он сказал… про меня сказал, что я только одно умею: следить за порядком в доме и нанимать и увольнять горничных. И мне нечего было ему возразить, так оно и есть. Поэтому я уехала из дому, ненадолго, мне так хотелось переменить обстановку…
Чарльз взял ее за руку.
— Я вас понимаю.
— Вы? Меня? — Она вскинула на него глаза, ресницы у нее стали влажными. — Разве это возможно?
— Конечно, ведь у нас с вами сходная судьба. Только вот дедушки нет. Были тетя с дядей, но и они умерли. Мои родители погибли в автомобильной катастрофе, когда мне было семнадцать лет, а моему брату — двенадцать'. Год мы прожили у тети с дядей в Америке, и нам там пришлось очень несладко. Родные, конечно, желали нам добра, — Чарльз вздохнул и слегка сжал руку Одри, — но совершенно нас не понимали. Им казалось, что я слишком независим для своего возраста, постоянно рискую, а мой брат слишком тихий мальчик. Он всегда был довольно болезненным ребенком, а смерть родителей окончательно подорвала его здоровье. Когда мне исполнилось восемнадцать, мы вернулись в Англию, я делал все, что в моих силах… — Голос его прервался, и сердце Одри переполнилось состраданием. — Он прожил дома всего год. В четырнадцать лет мой младший брат умер от туберкулеза. — Чарльз смотрел на нее невидящими глазами, в них было горе. — Я все время думаю: может быть, этого бы не случилось, останься мы в Америке… может быть, он был бы жив, если бы я…
— Нет, Чарльз, не надо упрекать себя. — Сама того не сознавая, она протянула руку и осторожно коснулась его щеки. — Жизнь нам неподвластна… Я тоже почему-то всегда считала себя виновной в гибели родителей, но это же глупо и бессмысленно. За что нам казнить себя? Судьба сильнее нас.
Он кивнул. В первый раз за все годы он рассказал о своем горе, и кому — человеку, которого едва знал! Но от Одри исходило такое душевное тепло и понимание: его настойчиво влекло к этой девушке, он понял это, едва увидел ее, и с каждой минутой она привлекала его все сильнее. Ему хотелось рассказывать о себе, о своей жизни, об умершем брате, поделиться всем радостным и трудным, что довелось пережить.