Бывало, запускают новую пьесу. Вывесят распределение, а для Дедушки ничего нет. Снова, значит, в который раз «артист в театре роли не играет», как говорится. Так Дедушка ночью, знаешь, по телефону выходит на Главного, раз пятнадцать за ночь будит его, хрипит свою просьбу: «Третьего стражника!» Не выдержит, знаешь, Главный, сдастся, разрешит ему эпизод. Жалел он Дедушку как-никак…
Обычно-то Дедушка опрятностью не отличался. Ни Боже мой, знаешь, чтобы лишний раз рубашку сменить. Срамота! Холостяк заскорузлый. Слушай, слушай! Намекнули раз ему в профкоме, что, может быть, за границу возьмут. Смотрим, является в новой крахмальной рубашке. Подошел к приказу со списками, знаешь, отъезжающих, изучил сверху донизу – себя не нашел. «Кончай маскарад», – говорит и опять на другой день, как прежде, в грязную облачился… Так вот…
Не надолго Дедушка Главного пережил… Отчислил его на пенсию новый директор. И не стало Дедушки – помер через неделю, как говорится. Не смог он без театра, не справился Знаешь…
Ты ж мэнэ пидманула,
Ты ж мэнэ пидвэла,
Ты ж мэнэ молодого
З ума, з розуму звэла… –
вдруг хором грянули иностранцы на чистом украинском языке. Я даже вскочил от неожиданности. «Фастен е белтс! Сидайте, хлопче!» – захохотала англоязычная старушка, указывая рукой на табло «Пристегните ремни!» Я опустился в кресло, достал репертуарную книжку, заглянул в завтрашний день: в 9.30 утра партсобрание, в 11 часов – репетиция, с 15 до 18 – запись на телевидении, вечером – спектакль и, наконец, спать, но не домой, не к жене, а на вокзал, на плацкарту, в спальный вагон, к случайным встречам на пути в киноэкспедицию и обратно.
Сквозь стекла иллюминаторов еще различались дома, маленькие машины и даже люди. Они не слыхали поднебесного хора канадского землячества малороссов, они шли по своим делам.
Хорошо бы сбросить все, исчезнуть куда-нибудь от репетиций, съемок, спектаклей, аккордных контрактов и разовых соглашений… Исчезнуть на время или заняться праздным сочинительством… Видно, устал… Вспомнил…
Лицом в безветрие – праздное сочинительство
Приземлившись, я не узнал солнца и неба, сразу же забыл дом, работу, московскую осень, а когда такси вывинтило меня резьбой горного серпантина к гостинице, с неожиданным наслаждением плюхнулся на казенное ложе, пораженный экзотикой дурманящего ароматом острых специй здешнего воздуха, и, словно заживо сваренный его раскаленной неподвижностью, уснул мгновенно. Проспал день, ночь, но очнулся уже ранним утром без привычного вазомоторного насморка, свеж и весел. Вот что значит мягкий климат – чудо!