– Вы будете Чарли Манз? – спросил я.
– Точно. Чарли Манз – это я, – ответил старик. – А как вам удалось меня найти?
– Мне указал дорогу Ларри Хиггинс.
Он покивал головой.
– Хиггинс хороший человек. Если уж Ларри вас направил сюда, значит все в порядке.
Когда-то он был крупным, рослым мужчиной, но его обглодали годы. Рубашка свободно болталась на его широких плечах, мятые брюки казались пустыми, что характерно для стариков. Голова его была не покрыта, но благодаря густым, стального цвета волосам создавалось впечатление, будто на нем надета шапка, а лицо заросло короткой и довольно неопрятной бородой. Я никак не мог решить, запускал ли он эту бороду сознательно или просто несколько недель не брился.
Я представился и сказал, что меня интересуют скунсы и мне известно, что он пишет книгу.
– Похоже, вы не прочь присесть, немного поработать языком, – сказал он.
– Если вы не возражаете.
Он встал с кресла и пошел к хижине.
– Садитесь, – сказал он, – Если вы собираетесь у меня немного погостить, вам лучше сесть.
Я огляделся – и боюсь, слишком выразительно, ища глазами, куда бы мне примоститься.
– Садитесь в кресло, – сказал он. – Я его для вас согрел. Сам я устроюсь на полене. Мне это только на пользу. А то я тут нежусь, почитай, с самого полудня.
Он исчез в хижине, и я опустился в кресло. И, рассевшись в нем, я почувствовал себя последней скотиной, хотя, не сделай я этого, он б наверняка обиделся.
Кресло оказалось удобным, я мог отсюда созерцать долину и холм напротив – и все это было прекрасно. Землю устилали опавшие, но пока не утратившие своих красок листья, а несколько деревьев еще щеголяло в лохмотьях летних нарядов. По упавшему стволу пробежала белка, остановилась у самого его края, присела и принялась меня разглядывать. Она подергала хвостом, но не выказала ни тени страха.
Меня окружали красота, тишина и такой безмятежный покой, какого я не знал уже много лет. Я начинал понимать, что испытывал старик, коротая в этом кресле долгие часы золотистого послеполудня. Здесь было на что смотреть. Я почувствовал, как на меня нисходят покой и умиротворение, и я даже не вздрогнул, когда из-за угла хижины вразвалку вышел скунс.
Скунс остановился и вытаращил на меня глаза, приподняв изящную переднюю лапу, но немного погодя степенной походкой неторопливо двинулся дальше через двор. Думаю, что он был не особенно велик, но мне он показался очень большим, и я приложил все усилия, чтоб случайно не шевельнуться; у меня не дрогнул ни один мускул.
Из хижины вышел старик. В руке у него была бутылка.