Положив ее рядом с Беннетом, я запустил руку в коробку и принялся перебирать куклы. Их было довольно много – штук двадцать, а может, и все тридцать, – и они представляли разные типы людей. Тут были энергичные молодые бородачи и степенные пожилые дельцы, холеные красавчики с внешностью прирожденных маклеров, подтянутые деловые женщины, желчные старые девы, всевозможная конторская мелюзга.
Оставив всех их в покое, я вернулся к блондинке. Она меня очаровала.
Взяв куклу в руку, я снова осмотрел ее и, стараясь придать этому осмотру деловой характер, попробовал определить, из какого она сделана материала. Возможно, это была пластмасса, но если так, то я такой никогда не встречал. Она была тяжелой, твердой и одновременно податливой. Если надавить как следует, в ней образовывалась вмятина, но стоило отнять палец, как вмятина моментально исчезала. И в ней чувствовалось какое-то едва ощутимое тепло. Вдобавок ко всему у этого материала была одна странная особенность – он был настолько монолитным, что если и была у него какая нибудь структура, то настолько мелкая, что рассмотреть ее было невозможно.
Я снова перебрал лежавшие в коробке куклы и убедился, что все они, без исключения, были выполнены одинаково искусно.
Я положил Беннета и блондинку в коробку и осторожно поставил ее обратно на полку между шляпами.
Попятившись, я обернулся, окинул взглядом контору, и от всего этого безумия у меня голова пошла кругом – от этих кукол, лежавших на полке, от ниши с одеждой, круговорота тьмы и холода в дыре и пачки документов, из которых следовало, что кто-то купил полгорода.
Протянув руку, я задернул занавес. Его половинки легко и почти бесшумно соединились, закрыв от меня кукол, одежду и дыру, но не безумие, которое осталось со мной. Я почти физически ощущал его присутствие, словно оно было тенью, которая неслышно двигалась во мраке, обступившем со всех сторон круг света под лампой.
Что делает человек, столкнувшись с невероятными и в то же время совершенно очевидными фактами? – спросил я себя. Ведь то, что я здесь обнаружил, несомненно, существовало: можно вообразить или, скажем, неверно истолковать что-нибудь одно, но все вместе никак не могло быть игрой моего воображения.
Я выключил лампу, и тьма, сомкнувшись, окутала комнату. Не снимая руки с выключателя, я замер и прислушался, но не услышал ни звука.
Я на цыпочках стал пробираться между столами к двери, и с каждым шагом во мне рос ужас перед какой-то неведомой опасностью – пусть воображаемой, но все равно страшной и неотвратимой. Возможно, этот ужас породила мысль о том, что здесь непременно должна была таиться какая-то опасность, что все найденное мною тщательно скрывалось и что по логике вещей здесь обязательно должно было быть какое-то защитное устройство.