— Это означает, что вы хотите прибавить мне жалованье?
— Нет. — Николас помолчал, потом предложил: — Идите сюда и сядьте рядом со мной.
К моему смущению, он пристально смотрел на меня темными прищуренными глазами и хмурился.
— Внезапно вы настроились против меня? Возможно, теперь вы убедились, что я безумец?
— Безумец — слишком сильное слово, милорд. Мне кажется, оно звучит слишком мрачно.
— Ах! А как насчет сумасшедшего, умалишенного, слабоумного, психа, идиота? А?
— Слово «идиот» означает отсутствие умственных способностей. А у вас с этим все в порядке.
— Ну, тогда, может быть, вы назовете меня чудаком, странным человеком.
Кивнув головой, я сказала:
— Да, это, пожалуй, подходит больше. Одарив меня улыбкой, он поднял кружку, салютуя, и сказал:
— В таком случае с этой минуты мы будем считать меня чудаком.
Джим подал мне кружку пряного вина. Я грела пальцы о кружку, держа ее в обеих руках. Но не села рядом с милордом Уиндхэмом. По правде говоря, я не доверяла себе, я боялась сесть так близко к нему. То, что он так внимательно, так оценивающе оглядывал меня, сбивало с толку и действовало мне на нервы.
Должно быть, Джим заметил мои колебания, потому что торопливо взял вилы и грабли со скамеечки рядом со мной и положил их на пол за моей спиной.
— А теперь, мисс, присядьте и согрейтесь как следует. Мне надо кое-что сделать, а, кроме меня, милорду здесь поговорить не с кем. Пока милорд не пришел, я был здесь один-одинешенек.
Николас поднял кружку с вином и продекламировал:
И если праздно на склоне дня
Усядется твой супруг у огня,
Возьмет он шило, грабли и вилы,
Над ними трудится что есть силы,
Над ними колдует и их полирует.
Поставив со стуком свою кружку, Джим присоединился к декламации:
Ярмо и вилы, и грабли готовь,
Не бойся бейлифа,
Пусть смотрит на них,
Пусть бродит рядом,
Не дрогни под взглядом,
Потом на досуге
И вилы, и плуги
Ты будешь держать
И полировать
На склоне дня
В тиши у огня!
— Ха! — воскликнули они в один голос и, откинув назад головы, опорожнили свои кружки.
Я рассмеялась, находя их поведение по-мальчишески озорным.
Отерев губы тыльной стороной руки, Николас оттолкнул свой стул и подошел ко мне.
— О, Джимми, посмотри! «Смех ее как музыка…» Правда, я еще ни разу не слышал… как она смеется… а может быть, и слышал. Не могу вспомнить.
Они снова разразились смехом. И я подумала:
«Боже, теперь их не оторвешь от кружек!» Николас снова опустился на стул, хлопнул себя по колену и сказал:
— Идите сюда, мисс Рашдон, и сядьте рядом. А то вы сидите там, неподвижная и молчаливая, как сфинкс. Неужели вы никогда не видели человека, наслаждающегося выпивкой? Вы это не одобряете?