Тишина.
Снова — тук, тук, тук.
Дрожащими пальцами я взяла с комода ключ и рванулась к двери. Вставив его в замочную скважину, я заколебалась, потом повернула и отступила в глубь комнаты, когда дверь отворилась.
От него пахло туманом, кожей, шерри и… глиной. Влажные полы плаща облепили заляпанные грязью сапоги. Лицо его было обветренным, красным, а волосы, слегка волнистые от влажного воздуха, падали на лоб.
— Мисс Рашдон, — послышался тихий голос, — я вас побеспокоил.
— Нет, милорд.
Я немного опустила свечу, заметив, как эти серые глаза оглядывают меня. И только тут я вспомнила, что забыла накинуть халат, прежде чем открыть дверь. Понимая, что прозрачная ткань ночной рубашки мало что скрывает, я заслонила грудь рукой. Склонив голову, я посмотрела на него и спросила:
— Я вам нужна, милорд?
Угол его рта пополз вверх в кривоватой усмешке.
— Да, — хрипло ответил он.
— Если вы позволите мне переодеться…
— Не беспокойтесь.
Порыв ветра коснулся его волос, потом полы плаща. Поежившись, он добавил:
— Вы и так хороши.
Я последовала за ним в студию.
Я стояла, окруженная произведениями искусства, загромождавшими все углы комнаты, испытывая такое чувство, будто ненароком вторглась в игровую комнату ребенка. Стены там и тут были покрыты яркими мазками краски, поверх полотен и мольбертов в беспорядке разбросаны самые разные вещи.
— Сядьте здесь, — услышала я и скорее почувствовала, чем увидела, что он указывает мне на табуретку возле окна.
Я села к нему спиной и уставилась в окно. Глядя в стекло, я наблюдала, как Николас снял плащ и тот упал на пол. Потом он выпрямился и принялся внимательно рассматривать меня.
Чувствуя, что меня охватывает паника, я спросила:
— Что-то не так, милорд?
И только тогда бросила взгляд через плечо, дрожа от холода и чувствуя, как кожа покрывается мурашками под тонкой тканью ночной рубашки.
Лицо Уиндхэма казалось совсем бледным, если не считать двух красных пятен на щеках. Глаза его были цвета остывшего пепла. Он указал на мои волосы, собранные узлом на макушке:
— Распустите их.
Подняв руки, я онемевшими от холода пальцами нащупала гребни, удерживавшие мои волосы, и тяжелая черная змея упала мне на плечо. Я снова посмотрела на него — он не отрывал от меня взгляда прищуренных глаз.
Двигаясь с присущей ему звериной грацией, Николас медленно подошел ко мне. От его присутствия, как мне показалось, в комнате не стало воздуха, мне было нечем дышать, я почувствовала себя слабой и беззащитной. Я пыталась поймать его взгляд, но глаза его оставались пустыми. Какие воспоминания его мучили? О чем он думал? Что осталось, если что-то еще оставалось вообще, от Николаса Уиндхэма, которого я знала когда-то?