Такова была теория, взятая на вооружение Екатериной II. В том, что она применима к России, императрица не сомневалась, ибо была убеждена, что Россия — часть Европы и, следовательно, у нее общая с Европой судьба. «Россия есть европейская держава», — писала она в 1766 г. Именно в приобщении России к Европе видела она прежде всего заслугу своего великого предшественника Петра I: «Перемены, которыя в России предприял Петер Великий, тем удобнее успех получили, что нравы, бывшие в то время, совсем не сходствовали с климатом и принесены были к нам смешением разных народов и завоеванием чуждых областей. Петр Первый, введя нравы и обычаи европейские в европейском народе, нашел тогда такия удобности, каких он и сам не ожидал».
Однако это не означает, что императрица собиралась механически перенести западную теорию на русскую почву. Да и возникшая на почве западноевропейской культуры теория была усвоена ею отнюдь не поверхностно и механически. Будучи знакома с политической историей крупнейших стран Европы, она не просто видела перед собой некие модели, но вполне ясно представляла себе историю их складывания, а следовательно, могла оценить их достаточно критично. К тому же и чтение сочинений просветителей, выступавших с острой критикой архаичных порядков в своих странах, также должно было настроить ее на скептический лад.
Екатерина не раз замечала, что вновь вводимые законы должны быть «приноровлены» к обычаям народа и согласованы с уже существующим законодательством. Ко времени восшествия на престол она уже немало знала о стране, которой ей предстояло править. Став же императрицей, она постаралась узнать еще больше. Ради этого она — впервые после Петра I — предпринимала поездки по стране, много читала, изучала архивные документы, беседовала с людьми. Конечно, знания ее все равно так никогда и не стали ни полными, ни вполне достоверными, объективными. Ведь и когда она ездила по Волге или путешествовала по Прибалтике, по западным губерниям, отправлялась в Крым или всего лишь в Троице-Сергиеву лавру, она видела лишь то, что показывали ей местные администраторы, чья квалификация нередко сводилась к умению пустить пыль в глаза начальству. Да и сама она, особенно в последние годы царствования, была рада обмануться, ведь так хотелось видеть реальные плоды своей деятельности. И все же она была достаточно умна, проницательна и пытлива, чтобы за тем, что позже стали называть «потемкинскими деревнями», увидеть если не всю реальность, то по крайней мере ее большую часть.
О том, как Екатерина понимала разницу между теорией и реальной практикой, свидетельствует ее знаменитый диалог с Дени Дидро. Когда великий француз приехал в Россию, императрица приняла его со всевозможным почтением и вела с ним долгие разговоры, в значительной мере сводившиеся к монологам философа, почитавшего своим долгом наставлять императрицу в том, что и как ей следует делать. Екатерина, казалось, внимала ему, но не спешила исполнять его советы. Когда же озадаченный Дидро увидел, что усилия его остаются втуне, и поинтересовался у государыни, почему она не бросается немедленно действовать по его указаниям, Екатерина отвечала: «Вашими высокими идеями хорошо наполнять книги, действовать же по ним плохо. Составляя планы различных преобразований, вы забываете различие наших положений. Вы трудитесь на бумаге, которая все терпит, между тем как я, несчастная императрица, тружусь для простых смертных, которые чрезвычайно чувствительны и щекотливы».