Она уже успела подумать.
В тот же день, чуть позднее, она встретилась с Китцем наедине. По сути дела, ей предложили сделку. Элли не горела желанием соглашаться, впрочем, Китц был готов и к подобному повороту событий.
– Я вам не понравился с первого знакомства, – заявил он, – но как человек я выше этого. Мы будем благородны. Мы уже отправили в прессу сообщение, что Машина была запущена и не сработала. Естественно, мы пытаемся разобраться в чем дело. Учитывая неудачи в Вайоминге и Узбекистане, особых сомнений наше заявление не вызовет. Через несколько недель мы объявим, что положение не изменилось. Мы выполнили все возможное, но продолжение работ требует чрезмерных расходов. Быть может, человечеству просто не хватает еще ума. Но все-таки Машина представляет известную опасность. Как мы всегда и полагали. Машина может взорваться или произойдет что-нибудь подобное. Короче, подводим итог: предпочтительнее заморозить эти работы… до лучших времен. Во всяком случае, мы старались. Хадден вместе со своими друзьями, конечно, возражал бы против этого, но теперь, когда он отправился в заоблачную высь…
– Это всего триста километров отсюда, – перебила она.
– Ой, значит, вы не слыхали? Сол умер в тот самый момент, когда включили Машину. Не правда ли, странно? Извините, что забыл сообщить вам. Ведь вы были… друзьями.
Она уже не знала, верить ли Китцу. Хаддену было немногим больше пятидесяти, и он, безусловно, находился в добром здравии. Придется разузнать обстоятельства.
– И какое же место в ваших фантазиях отведено нам? – спросила она.
– Нам? Кому это «нам»?
– Нам. Пятерым, находившимся на борту Машины, когда она, как вы утверждаете, не сработала?
– Ах это. Ну, с вами еще поговорят, а потом отпустят. Я надеюсь, что у всех вас хватит ума держать язык за зубами. Но на всякий случай, так сказать, безопасности ради, мы заготовим медицинские заключения. Вот вам общие контуры. Слабый самоконтроль. Все вы принадлежите к числу бунтарей общественной системы, в которой были воспитаны. Вообще, это хорошо. Независимость положительно характеризует человека. Мы приветствуем это качество в ученых. Но напряжение последних лет… Нет-нет, ничего страшного, простое переутомление. В особенности ему подвержены доктора Эрроуэй и Луначарский. Это они обнаружили Послание, прочитали его, а потом убедили правительства в необходимости строить Машину. Но трудности, саботаж, неудачный запуск… Это тяжело. Столько трудов, и без всякого вознаграждения. А ученые – хрупкий народ. И если окажется, что вы слегка свихнулись, все будут только сочувствовать. И ничего более. Но никто не станет вам верить. Никто. Правда, если вы будете вести себя хорошо, этих заключений никто не увидит. Мы покажем миру, что Машина на месте. Едва расчистят дороги, сюда пропустят группу избранных фотографов. И мы покажем им Машину. А что экипаж? Конечно, экипаж испытывает разочарование. Приуныл. И пока не желает разговаривать с прессой. Ну как, по-вашему, изящный план? – улыбнулся он. Надо же, еще добивается, чтобы она одобряла его выдумки. Элли промолчала. – Как хотите, а по-моему, мы даже слишком сговорчивы, если учесть, что выбросили два триллиона долларов, получив за это кучу дерьма! Вас можно было бы упечь в тюрьму, Эрроуэй. Пожизненно! А мы отпускаем вас. Даже оставим вам всю поживу. Я думаю, мы поступаем как джентльмены. Дух тысячелетия. Машиндо, Элли.