На другой день Рыжик проснулся в хедере. Он спал на длинной, широкой скамье, положив под голову сапоги и палку. Не-Кушай-Каши, лежа на другой скамье, кулаками протирал глаза и громко зевал.
– Ох-хо-хо, косточки солдатские! – протяжно проговорил он, кряхтя и потягиваясь. – А в сене, чай, помягче спать будет… Как, братец, думаешь? – обратился он к Саньке и повернул к нему свое круглое небритое лицо.
– Знамо, помягче, да и вольготней, – откликнулся Рыжик. – Не по вкусу мне здесь… Уйду я отсюда, – добавил он и стал надевать сапоги.
Только что стало рассветать, когда Санька, желая подышать свежим воздухом, вышел во двор. Безоблачное небо показалось ему сиреневым. Хлопотливые воробьи уже прыгали по двору, мелькали в воздухе и чирикали во всю мочь.
Несмотря на ранний час, в синагоге уже сидели молящиеся и на разные голоса распевали псалмы.
На дворе появились мальчуганы. Двое из них – один долговязый, худой парнишка с необычайно длинными и тонкими пейсами вдоль впалых щек, другой быстроглазый, черный, как арапчонок, – подошли к Саньке и с нескрываемым любопытством стали рассматривать его, как какого-нибудь заморского зверя. К этим двум подошли еще двое, затем еще и еще, и не успел Рыжик опомниться, как он уже был со всех сторон облеплен малышами. В первый момент он даже немного растерялся, видя себя окруженным со всех сторон, но, присмотревшись лучше к этой «гвардии», он успокоился. "Пусть только посмеют – так шарахну, что воробьями от меня отскочат, – подумал Санька и оправился. Наконец один из мальчиков заговорил с Рыжиком.
– Ты навсегда у нас останешься? – спросил мальчик у Саньки.
– У кого это – «у нас»? – нахмурив брови, переспросил Рыжик.
– Ну, у нас в местечке.
– Нет, не останусь! – решительно ответил Санька.
– Почему?
– А потому, что скучно мне здесь, и еще потому, что я по-вашему не понимаю…
Тут в разговор вмешался другой мальчик, и беседа должна была разрастись, но, как назло, появился Борух и разогнал всех. В этот самый момент вышел Не-Кушай-Каши. В его туалете произошла заметная перемена. Ни торбы, ни чайника при нем не было: он все это оставил в хедере. Одет он был в розовую рубашку навыпуск, по-русски, и опоясан черным крученым шнурком с кистями. Обут он был в целые и довольно приличные опорки.
– Эх, жалость какая: морда давно у меня не брита, – проговорил он, проводя рукой по лицу. – Ну, да ладно, завтра поскоблим ее. Хе-хе-хе!.. А теперь, братец ты мой, пойдем на работу.
– Куда? – спросил Санька.
– Пойдем, увидишь.
Они вышли со двора синагоги и очутились на улице.