Вожак больше ничего не сказал пленнику, а ватажникам приказал уходить. Сам первым и направился в лес. Двое, взяв Рыжего под руки, потащили его вслед за Лохматым. Точно так же поступили и с вурдами.
Пробираться сквозь чащу пришлось недолго. В полусотне шагов от дороги, прямо в лесу, обнаружилось хитро устроенное логово. Несколько шалашей, сложенных из матёрых брёвен, и землянок, поросших мхом, скрывались так хорошо, что укрытия нельзя было заметить, даже проходя в шаге от него. Судя по всему, здесь располагался воинский схрон, из тех, что предназначались на случай вторжения. Когда возникала необходимость, мещёрцы нападали отсюда на врага и, укусив, отходили назад, под защиту леса. Теперь вот, такой удобной засадой воспользовались разбойники.
Вурдов увели в дальнюю землянку, а Рыжего, связав по рукам и ногам, оставили под открытым небом. Поужинав, но не накормив пленников, разбойники немного поговорили и разошлись спать. Мимо Рыжего весь вечер кто-то ходил, иногда пиная несильно в бок, но чаще, не обращая никакого внимания. Лежит смертничек и пусть себе.
Шагах в пяти от него, развели костерок двое разбойников, отряженных на стражу. Строители схрона так хитро разместили кострище, что огня со стороны дороги невозможно было усмотреть даже в безлунную ночь. А дым придумали отводить в полый ствол усохшего дерева, словно через печной дымоход, так что и днём, даже обладая звериным чутьём, никому не удавалось обнаружить засады.
— Ещё про клад историю знаю… — начал один из стражников простуженным голосом. Он поелозил, усаживаясь поудобнее, и безуспешно попытался прочистить нос.
— Небось, небылицу какую-нибудь? — недоверчиво спросил второй, пытаясь раззадорить рассказчика.
— Да нет, — возразил простуженный. — На самом деле так было. Мне Мосол рассказывал, а он редко когда сочиняет.
— Сказывай тогда, — нетерпеливо подгонял второй.
Простуженный ещё малость поёрзал, сунул под себя побольше лапника и начал рассказывать.
— Давно это было. Ещё князь великий, Михаило Тверской, смерть свою мученическую не принял. Где-то в здешних местах, то ли под Елатьмой, то ли под, как бишь его… под Кадомом, разбойник один промышлял. Как его звали, Мосол говорил, но запамятовал я…
Кто-то из собеседников поворошил костёр. В ночной тишине послышался треск сосновых дров и шипение смолы. Шальная искра достала Рыжего, больно ужалив в руку.
— Ну вот, — продолжил простуженный. — Пришло время помирать тому разбойнику. А тут дело такое, православным он оказался… Как помирать-то без покаяния? Позвали дружки к нему монаха прохожего. Ну не то чтобы позвали, а на дороге словив, в логово притащили, значит. Разбойник-то монаху и рассказал всё про клад. Дескать, спрятал он богатство многое — серебро, узорочье, деньги золотые, все, что у купцов многолетним трудом своим отбирал — в дупле спрятал. Место монаху описал, сказал, как найти то дерево. И попросил на храм, что ли, употребить богатство, чтобы грехи, значит, ему списались. Но предупредил, что-де заговором тот клад запечатан, что, мол, голову потеряет всякий, кто без правильного слова в дупло сунется. А слово-то само сказать не успел — помер.