– Катя! – опять заорал Ролка.
Новый стон. Со стороны могло показаться, что с женщиной развлекаются двое оголодавший парней.
– Ну как, Ролка, услышал что хотел? – Вновь голос Радована. – Или ты не это хотел? А теперь черед твоего пацана.
Ролка успел только сказать «нет». Потом донесся громкий детский плач:
– Па‑па‑а‑а!..
Ролка громко задышал, я отчетливо слышал его хрип. И скрежет зубов.
– Что, Ролка, наслушался? – хохотнул Радован. – Захочешь еще послушать – скажи. Я позвоню попозже. А пока, извини, моя очередь…
Издевательский смех звучал до тех пор, пока он не положил трубку.
– Ролка, – сказал я. – Теперь ты мне поверил?
Он успел немного прийти в себя и оценить ситуацию. Семья в руках Оборотня, и тот никого не пощадит. Не та у него репутация. Но сдаваться?.. Это смерть.
– Что скажешь, Ролка?
– Что ты хочешь? – Хриплый голос дрожал от ненависти.
– Чтобы ты отпустил заложников. Всех. Целыми и невредимыми. А сам можешь не выходить. Я к тебе зайду. И мы поговорим. Один на один.
– Чего? Ты не спятил?
– Спроси об этом у своей жены. Она ведь красавица, просто супер. Мои парни без ума.
Энергичный мат и новый скрежет зубов.
– Мне все равно подыхать. С чего ты взял, что я не захочу захватить с собой побольше народу?
– Тогда прихвати и еще двоих. Теперь условия диктую я. Если через десять минут из магазина не выйдут заложники, я лично отрежу у пацана пальцы на левой руке. И брошу их тебе в окно. А потом – нос жены. И так далее – понемногу, помаленьку…
– Ах ты, сука епаная!
– От такой же суки слышу! Не я убивал людей в Зоне. Не я гнал их в «забой». Не по моему приказу травили стариков собаками! – Последние слова я кричал, взведенный до предела. – Ты даже не вспоминал о правилах! Ты, подонок, уничтожал сотнями, а теперь хочешь сказать, что я не прав?
Я перевел дыхание, глянул на побелевшую руку и уже спокойнее продолжил:
– Десять минут, все заложники. Твои прихлебатели меня не интересуют, сдадутся – суд. Нет – пуля. А ты ждешь меня. Ты знаешь, что я всегда так делаю. Все. Через десять минут люди не выйдут – жди гостинцы.
Я бросил трубку и сел на диван. Меня трясло. Ненависть и ярость с легкостью завладели сознанием и прямо‑таки жаждали крови. То, чужеродное, все чаще и все легче выходило на поверхность и будоражило меня.
Немного остыв, я вышел на улицу и двинул к первой линии оцепления.
Возле Гулетина стояли несколько человек в камуфляжной форме оливкового цвета с коричневыми и желтоватыми пятнами. Форма новая, опрятная, рукава аккуратно подвернуты, куртки надеты навыпуск, на поясе широкие ремни с кобурами. На ногах берцы нового образца – облегченные, с толстой мягкой подошвой.