И почти все случившееся было так или иначе связано с Маквеем. С одной стороны, он вел себя как добрый и ревностный дедушка, заботившийся о правах и достоинстве каждого человека. С другой — он отчасти походил на Паттона[48]. Эгоистичный, непримиримый, безжалостный, даже жестокий. Готовый заплатить за истину любую цену.
Такси остановилось у подъезда, и Вера вошла в больницу. В маленьком вестибюле было тепло. Называя регистратору свое имя, она с удивлением заметила, что за ней следит полицейский. Он улыбнулся ей и вызвал лифт.
У выхода из лифта на втором этаже стоял еще один полицейский, и у дверей палаты Осборна дежурил инспектор в гражданской одежде. Он поздоровался с Верой, назвав ее по имени.
— Ему что, угрожает опасность? — спросила Вера, обеспокоенная таким чрезмерным вниманием полиции.
— Это только мера "предосторожности.
— Понимаю. — Вера повернулась к палате.
В этой палате лежал человек, которого она едва знала, но любила так, словно они прожили вместе столетия. То короткое время, что они провели вместе, было не сравнимо ни с чем. Он был дорог ей, как никто другой. Когда они впервые увидели друг друга, им сразу же показалось, что они никогда не расстанутся. И тогда, в горах, это чувство вернулось.
Вдруг Вера испугалась: уж не придумала ли она все это? А что, если там, за дверью, не тот Пол Осборн, которого она знает и любит, а чужой человек?..
— Почему вы не заходите? — улыбнулся инспектор и распахнул дверь.
Осборн лежал в кровати; его левая нога была на вытяжении. На нем была футболка с надписью «Лос-Анджелес Кингз» и ярко-красные спортивные трусы. Когда Вера увидела его, все страхи исчезли, и она рассмеялась.
— Что тут, спрашивается, смешного? — возмутился Осборн.
— Не знаю... — Вера давилась смехом. — Не знаю, просто...
Инспектор закрыл дверь снаружи; Вера подошла к кровати, и Осборн обнял ее. И все, что произошло с ними — на Юнгфрау, в Париже, в Лондоне, в Женеве, — нахлынуло вновь.
За окном шел дождь, в Берлине было пасмурно и хмуро. Но для Осборна и Веры это не имело никакого значения.
Лос-Анджелес
Пол Осборн сидел в поросшем травой внутреннем дворике своего дома в Пасифик-Палисейдс и смотрел на изогнувшуюся подковой цепочку огней бухты Санта-Моника. Было десять часов вечера, двадцать пять градусов тепла, а до Рождества оставалась неделя.
То, что случилось на Юнгфрау, казалось сложным, запутанным и необъяснимым. Более всего Осборна волновали самые последние мгновения: он не только не знал точно, что тогда произошло, но и сомневался в том, произошло ли что-либо вообще.