Он ощутил ее участившийся пуль и улыбнулся с рвущей сердце нежностью.
— Что ты говоришь, Изабо? Ты обогреешь мою постель? Изолт ушла, она покинула меня, как ми братья, как все, кого я любил.
Он снова вполголоса запел:
— О, куда же вы улетели, мои чернокрылые братья, оставив меня одного?
— Изолт не покидала тебя, — сказала Изабо. — Это ты отослал ее. Ты освободил ее от ее гиса.
— Почему ей обязательно нужен гис, чтобы быть со мной? — закричал Лахлан. — Почему она не может любить меня просто так, ради меня самого?
— Она любит тебя, — сказала Изолт, пытаясь освободить запястье. Он сжал пальцы, притянув ее к себе, так что они оказались лицом к лицу и их разделяло всего несколько дюймов.
— Нет, не любит, — сказал он очень мрачно. — Она совсем меня не любит. Она любит свои снега. Она покинула меня.
Изабо подняла руку и отвела с его лба упавшие кудри.
— Она любит тебя, — сказала она очень спокойно. — Она вернется к тебе. Ты должен верить ей.
Его дыхание стало неровным. Он неотрывно смотрел на нее. Изабо знала, что если она чуть-чуть наклонится вперед, совсем немного, если она поцелует жилку, бешено пульсировавшую на его шее, если она коснется губами его губ, Лахлан будет ее, по крайней мере на эту ночь. Она знала, что он тоже думает об этом, что все, что ей нужно сделать, это лишь чуть качнуться к нему, преодолеть то крошечное расстояние, которое разделяло их. От уверенности в этом у нее перехватывало дыхание. Ее мысли перескочили на Изолт, ее сестру. Изабо медленно отстранилась.
— Ты должен верить ей, — повторила она срывающимся голосом.
Он отпустил ее.
— Да, — сказал он. Потом откинул голову, уставившись в потолок.
Изабо глубоко вздохнула, отступила, снова услышав печальные переливы музыки. Она взглянула на Дайда, сидевшего с другой стороны стола.
— Можешь мне помочь? — спросила она его, ругая себя за слабость собственного голоса. — Нужно уложить его в постель. Нельзя позволять ему так хандрить. У него впереди война.
— Часто самые трудные войны — это те, которые мы ведем с самими собой, — негромко ответил Дайд. — Недостаточно просто сказать, что не стоит горевать. Горе и любовь не подчиняются разуму и воле, они идут от сердца.
Она кивнула.
— Ты прав, — выдавила она, раненная его словами, как будто это был меч. — Прости.
Его длинные пальцы замерли на струнах гитары, и последний дрожащий аккорд затих. Он отложил гитару и поднялся, обойдя стол и встав на колени у ног Лахлана. Он взял руку Ри в свои ладони.
— Пойдем, хозяин, тебе надо лечь. Ты заснешь, я обещаю.
Лахлан уставился на него, едва контролируя движения свой головы. Его лицо было мокро от слез.