– Простите, месье, я ищу вот этот адрес.
Голос человека дрожал. Он явно нервничал. Шарль посмотрел на его протянутую руку с клочком бумаги и помедлил с ответом. Морщинистое лицо и рваный плащ вызвали в нем неприятное чувство. Этот человек напомнил ему об убожестве больницы Отель-Дьё, с которой ему хотелось распрощаться как можно скорее.
– Никак не могу найти дорогу, – кашлянул человек.
В его облике было что-то беспомощное и жалкое. Вряд ли он опасен. Шарль улыбнулся про себя своему страху и подошел к незнакомцу. Он тоже не слишком хорошо знал город.
– Я сам живу здесь всего три месяца.
Наклонившись к бумажке с адресом, Шарль почувствовал, что от человека пахнет солью. Ему вспомнился Шербур, мать, отец, сестра, суда, рыба и запах соляных складов. Он смотрел на бумажку в руке человека. На ней ничего не было написано. Шарль открыл было рот, чтобы сказать об этом. И тут же увидел руку с камнем, приближавшуюся к его голове, через мгновение он ощутил сильный удар в висок. Он успел лишь подумать, что говорить об этом теперь было бы глупо. Шатаясь, он стоял перед незнакомцем. Смотрел с удивлением в его синие глаза. Потом упал. И почувствовал, как незнакомец вытащил у него из кармана документы.
Когда на город опустилась ночь и окутала тьмой Малый мост и остров Сите, Латур подтащил голое тело студента к берегу и столкнул его в воду.
Утром он постучал в дверь к Рушфуко. Как случилось, что он оказался здесь? Он ходил по городу и просил милостыню. А вот теперь убил человека, украл его одежду и документы. Это он помнил. Помнил все подробности случившегося и до сих пор ощущал легкий парфюмерный запах студента. Однако действия его были чисто механические, бессознательные, он убедил себя, что действовал по чьему-то внушению. Нет. Не так. Не чьему-то. Скорее всего, просто пробудилось к жизни его второе "я". Подавленного несчастного нищего сменил некто легко впадающий в экстатическое состояние. Латур с удовольствием думал о своих силах и о проявленной им решительности. Он дрожал, словно ему было холодно, и снова постучал в дверь.
Анатом работал над трупом, когда слуга доложил ему о неожиданном посетителе. Рушфуко недовольно хмыкнул. Он терпеть не мог, когда его прерывали. Не любил всего неожиданного, случайного, несвоевременного. Он знал, что люди, как правило, считают неприятные случайности частью своих будней и что терпимость стала теперь нормой. Но у него не было на это времени. Он был занят. Его жизнь была рассчитана по минутам: работа, еда, чтение, рисунок, записи и трупосечение. Он давно перестал делать доклады – им всегда сопутствовало что-нибудь непредвиденное, а потому неприятное. Все заботы по обнародованию результатов своей работы он возложил на своего коллегу Хоффманна. Хоффманн был датчанин, строивший из себя француза. Мягкий характер, восторженная душа, он, вероятно, был так исполнен благодати, что, по выражению янсенистов, мог парить в безвоздушном пространстве. Хоффманна не раздражали неожиданности. Рушфуко все больше и больше проникался к нему благодарностью за то, что Хоффманн освободил его от этой части работы. Сейчас анатом скептически оглядел вторгшегося к нему незнакомца. Стоявший перед ним молодой человек дрожал либо от волнения, либо от страха. У него дрожали руки, дрожало все тело. Дрожало старообразное морщинистое лицо.