Его встретили две грустные женщины. Мадам Рене горевала из-за маркиза. Готон горевала потому, что горевала мадам. Дом был заложен. Мадам Рене пришлось уволить всех слуг, она продавала картины и мебель. Беспросветное уныние лежало на некогда роскошных покоях. Маркиза обняла его:
– Латур! А мы слышали, будто вы умерли от тифа.
Латур отступил назад. Он не любил, когда его обнимали.
– Мне нечего предложить вам, – сказала мадам Рене, когда они вошли в гостиную. Она не поднимала глаз, кутая шалью морщинистую шею.
Латур сказал, что хотел бы служить ей, даже если она не может платить ему.
– Я ваш, – пробормотал он.
Мадам Рене поблагодарила его, она так сильно сжала ему руки, что он с трудом выдернул их. Пока они шли пыльным коридором к его прежней комнате, она поведала ему о вражде между ней и матерью, о королевском lettre de cachet [16], на основании которого маркиза могли оставить в заточении на всю жизнь. Мадам Рене ни разу не разрешили навестить мужа после его ареста. Остановившись перед дверью, она прочитала Латуру письмо маркиза. Она хваталась за это письмо как за соломинку и произносила каждое слово так, словно оно содержало тайный смысл.
«Я заточен в башне, за девятнадцатью железными дверьми, свет проникает ко мне через два окна, забранные частыми решетками. За эти два месяца мне только пять раз разрешили погулять на свежем воздухе. Я сижу в темноте, в своеобразном склепе, имеющем двенадцать метров в поперечнике, меня окружают каменные стены высотой более пятнадцати метров...»
Она плакала.
– Они читают его письма. Он вынужден прибегать к шифру. Его наказывают, отбирая у него перо и бумагу. Вы же знаете, Латур, какой он нервный. Он там заболеет. Скажите, что мне делать?
Латур ушел в свою комнату. Когда он запер дверь, ему показалось, будто ключ повернули снаружи. Целыми днями он лежал на кровати. Он чувствовал себя стариком. И думал, что ему, в общем, незачем жить.
Он тоже поддался горю. Метался по своей комнате. Ему до сих пор мерещилось, что на него кто-то смотрит. Взгляд все время преследовал его. Латур закрывал голову руками, забирался под кровать. Не знал, куда спрятаться. Чей это взгляд? Бога? Что же это такое, черт подери?
– Оставь меня в покое! – кричал он, обращаясь к потолку.
Готон, ища утешения, приходила к нему, но он отсылал ее прочь. Ему было неприятно, когда кто-нибудь заходил к нему, он внушил себе, что никто не должен переступать порог его комнаты. Тревога заставила его сторониться людей.
Однажды Готон пришла и рассказала Латуру, что по Парижу бродит убийца. Она села на край его кровати, у нее тряслись руки. Нашли женщину с отрезанной головой. Бессвязная болтовня Готон рассердила Латура, и он прогнал ее. Он хотел остаться один.