Вдоль стены на двухъярусном стеллаже стояли ряды картин, которые я вытаскивал по одной. Сильные и резкие цвета, так и бьющие в глаза. Все то же тревожное видение, чувство обреченности. Распад и страдание, унылые пейзажи, увядшие цветы, умирающие рыбы – и обо всем нужно догадываться, ничего явного, определенного.
Джик не любил продавать свои картины, а если и расставался с ними, то очень неохотно, что, на мой взгляд, было правильным, потому что от их присутствия в комнате нормальному человеку становилось не по себе. Безусловно, его полотнам нельзя было отказать в силе эмоционального воздействия. Каждый, кто видел его работы, запоминал их надолго, они пробуждали мысли и даже, может быть, меняли мировосприятие. И в этом смысле он был выдающимся художником, каким я не стану никогда. Но легко завоеванное признание общества он воспринял бы как личное творческое поражение.
Утром, когда я спустился в кеч, Сара была там одна.
– Джик пошел за молоком и газетами, – сказала она. – Сейчас я приготовлю завтрак.
– Я пришел попрощаться.
Она посмотрела мне прямо в глаза:
– Это уже не имеет значения.
– Все поправится, когда я уеду.
– Обратно в Англию?
Я покачал головой.
– Так я и думала, что нет. – Тень усмешки мелькнула в ее глазах. – Джик сказал вечером, что он не знает другого такого человека, способного с достаточной точностью определить координаты судна ночью, после четырехчасовой борьбы со штормом, имея пробоину в корпусе и помпу, которая вышла из строя, для того чтобы подать сигнал «у меня авария» по любительскому передатчику.
– Но он сам залатал пробоину и исправил помпу. А на рассвете мы ликвидировали наш радиосигнал.
– Вы оба были дураками.
– Лучше сидеть дома?
– Мужчины, – она отвернулась, – не знают покоя, пока не рискнут своей жизнью.
Отчасти она была права. Ощущение опасности, особенно если она позади, действовало как допинг. Страх делал человека слабым и отбивал охоту снова взяться за настоящее дело.
– Женщины тоже бывают такими.
– Но я не такая.
– Я не возьму Джика с собой.
Сара все еще стояла спиной ко мне.
– Он погибнет из-за тебя, – сказала она.
Маленькая пригородная галерея, где Мейзи приобрела свою картину, не сулила никакой опасности. Сквозь витрину можно было разглядеть пустые залы, а табличка за стеклянными дверями сообщала: «Закрыто».
В лавочках по обе стороны галереи только пожимали плечами:
– Она работала всего два месяца. Похоже, что большого оборота у них не получилось, и они решили закрыться.
– Может быть, кто-то знает, – интересовался я, – кто именно снимал помещение?