Он отъехал на лошади, которую мы «нашли» накануне, таща за собой убитых разбойников.
В случае крайней необходимости любой католик может совершить таинство крещения. В моей фляжке оставалось немного воды, и я брызнул несколько капель на лоб младенца.
— Я крещу тебя во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь. Я нарекаю тебя… — В честь кого дать ему имя? Ну, конечно! — Я нарекаю тебя Игнацием!
Когда Борис вернулся, я убрал с дороги покойников.
— Их добыча, пан Конрад! Мы с тобой богаты! У них было более ста тысяч серебром и золотом, награбленных у путников, таких, как мы. Будь я проклят, если ты не наступил прямо на их сундук!
Мне почему-то было все равно.
— Я беру ребенка с собой.
— Пан Конрад, в тебе дьявольским образом сочетаются мудрость и невежество, каких мне еще не приходилось встречать. Ты доблестный рыцарь, и в то же время иногда бываешь сентиментальным, как девчонка. Но мучить ребенка неразумно! Как ты собираешься его кормить? Ты думаешь, что мужчины способны кормить грудью? Как он продержится весь этот день? Становится все холоднее, а снег все глубже. Уже темнеет, а ехать нам еще далеко.
Он был прав. Я знал, что он прав. Ребенок умрет. Зачем же зря мучить его? И зачем беспокоиться о нем?
— Я забираю ребенка.
— Пан Конрад, как твой работодатель, я приказываю тебе оставить ребенка с матерью! Черт возьми! Дай мне его! Я сам это сделаю. — Он наклонился вперед.
— Борис, ты желаешь со мной сразиться?
Он остановился.
— Ладно, как хочешь. Можешь оставить ребенка себе. Но если мы собираемся остаться в живых, то пора ехать.
Днем было ужасно, а вечером еще хуже. Западный ветер бросал нам в лицо снег. Дорогу почти невозможно разглядеть, и если бы не Анна, мы бы не смогли прорваться сквозь снежную завесу. Я вел коня убитого рыцаря — наше второе сильное животное. Следом ехал Борис на захваченной лошади и вел мула.
Я завернул ребенка в плащ, обнажив свои собственные ноги. Через несколько часов я потрогал тельце ребенка — оно было холодным, как моя рука. Так не пойдет.
Под доспехами я расстегнул ветровку, натягивая кольчугу, свитер и футболку. Я спрятал ребенка у себя на груди. Он весь озяб. Чтобы ему не замерзнуть, я поплотнее запахнул плащ.
Вскоре он отблагодарил за услугу, обмочив меня. Полагаю, это означало, что он все еще жив.
Мы блуждали в беззвездной темноте. Я даже не мог посмотреть на компас. Остановка было равносильна смерти, но и идти вперед было невозможно. И все же мы продолжали идти. Вперед и вперед.