Как же долго его будут держать в этом аду? Руперта мучила жажда, но в темноте он не видел ни одной бочки с водой. Не в силах больше терпеть, он привалился к грязной стене, чтобы облегчить тяжесть кандалов. Кто-то у его ног застонал, и Руперт шарахнулся в сторону, чтобы не задеть его ненароком.
Он старался не думать об Октавии, но не мог отогнать мучительное видение: карета, дорога, сыщики — и он сам отдает любимую в руки брата. Потом вспоминал сегодняшнее утро: Октавия в постели, блестящие кудри рассыпались по плечам, а в глазах — боль от предательства.
Нужно было что-то сделать, чтобы смягчить ее обиду. С тех пор как отчаявшимся ребенком Руперт убежал из-под родительского крова, он привык преодолевать любые препятствия, встававшие на его пути. Но когда Октавия воздвигла между ними стену, смирился и склонил голову. Принял, потому что сказал себе, что это не имеет большого значения. Так говорил рассудок, но израненное сердце не верило в ложь. Он принял ее уход, « потому что знал: его поступок не имеет оправданий.
С пронзительным скрипом, разнесшимся в темноте, в двери открылось зарешеченное окошко, потом захлопнулось снова. Повернулся в замке ключ, и сердце Руперта екнуло: он услышал, как отодвигают засов.
Он распрямился — когда за ним придут, то не увидят его жалким и побежденным. Но пришли не за ним. Петли стонали, и что-то полетело в открывшуюся дверь, прокатилось по каменным ступеням. Лохмотья ожили. Поползли, стали хватать, вырывать друг у друга хлеб, как голодные собаки, жадно запихивать в рот.
Руперт закрыл глаза. Боже, не дай ему так опуститься. Нет, этого не может произойти. Сыщики обобрали его до последнего су, забрали даже часы, но Бен принесет деньги. Октавия уже наверняка рассказала ему о катастрофе. Если только смогла избавиться от Филиппа…
Из груди вырвался болезненный стон, очень похожий на те, что раздавались со всех концов подземелья, и Руперт почувствовал себя ближе к товарищам по несчастью, которые все еще возились на полу и бессильно дрались за жалкие крохи хлеба. Его голова бессильно упала на грудь. Он уже готов был сесть, но упрямая гордость заставила остаться на ногах.
Со всех сторон он слышал лишь звериное ворчание и кашель. И это отсутствие человеческих голосов пугало больше, чем темнота. Узников настолько раздавила страшная жизнь в темноте, изгнала из них все человеческое, что они даже не заметили нового товарища.
От холода руки и ноги онемели, плечи уже из последних сил удерживали кандалы. Руперт попробовал стоять очень тихо, потому что при каждом даже самом легком движении железные обручи все глубже и глубже впивались в лодыжки.