— Милорд! — зазвенела переливчатая трель ее голоса. — Вы сейчас похожи на голодного волка. — Она игриво подняла руку с веером. — Не угодно ли будет его сиятельству откусить кусочек? — Тыльная сторона ладони соблазнительно прошлась по груди, и леди Дрейтон рассмеялась. Вслед за ней рассмеялись и все остальные, готовые принять участие в игре.
Филипп вспыхнул, но скрыл свое смущение:
— Миледи, когда предлагают столь спелый фрукт, мужчина был бы не мужчиной, если бы его не сорвал.
— Браво, милорд. — Смеясь, она взяла его под руку. — Но здесь очень жарко. Проводите меня до кареты, пока я не расплавилась.
— Или не потекла краска, — добавил тихий насмешливый голос, когда парочка двинулась к выходу.
— Зол же ты, Карсон! — Замечание сопровождалось сочным смехом.
— Зато всегда попадаю в яблочко, Руперт, — улыбнулся острослов.
— Не спорю. — Руперт смотрел, как удаляются Филипп Уиндхэм и леди Дрейтон. — Настоящая пышка.
— Недурна. Но сам бы я в этот пруд не окунулся. Ходят слухи, что совсем недавно она лечилась ртутью.
— Клевета! — Руперт, подзадоривая его, ухмыльнулся. — Не может быть!
— Готов спорить, Дрейтон ее наградил, — с ленивой усмешкой процедил Карсон. — Старая жаба мучилась триппером годами.
— Суровая цена за титул и состояние даже для такой особы, как Маргарет, — заметил Руперт, разглядывая виконта, по-прежнему клевавшего носом у огня.
— Жизнь коротка, мой друг, — легкомысленно возразил Карсон. — И нужно ее сделать как можно слаще. Вы играете вечером у леди Букингемшир? Говорят, сегодня на столах с фараоном ставка будет стоить десять гиней.
— Тогда надо пойти. Встретимся вечером. — Руперт раскланялся и вышел следом за графом Уиндхэмом и леди Дрейтон.
Филипп все еще был похож на того мальчика, каким его помнил Руперт, только ангельские золотые кудряшки теперь скрывал парик. Все так же строен, а глаза сияют чистосердечной прямотой. Эта фальшивая искренность обманывала многих, и только брат знал, что скрывается за мягкой улыбкой, только он мог заметить мимолетные проявления истинной натуры Филиппа. Руперт понимал брата не хуже, чем самого себя, и это знание бежало вместе с кровью по его жилам. Они были как две стороны игральной карты, только одно из изображений было до странности искажено.
Руперт встал в нише окна, чтобы наблюдать за братом, оставаясь незамеченным. Он часто так делал, даже когда его действия не имели реальной цели. Это стало своего рода навязчивой идеей — подсматривать за братом: видеть, как двигаются его губы, как он улыбается, ходит. Иногда в наклоне головы, в движении век, в серых, так похожих на его собственные глазах он узнавал Джерваса. Но лишь только находил это сходство, чувствовал, как его захлестывает волна дикой ярости, руки начинали дрожать, в глазах темнело.