Разложив вещи и немного осмотревшись, Фрост начал искать в телефонной книге номер Джо Соймона. Наконец он отыскал его и позвонил.
– Контора мистера Соймона, – раздался в трубке женский голос. Это было произнесено таким тоном, как будто его соединили по крайней мере с самим президентом.
– Соедините меня с мистером Соймоном, – сказал он, отгоняя назойливую муху, пытавшуюся влезть ему в рукав.
– Кто его спрашивает? – продолжала женщина скучающим голосом.
– Мистер Соймон не знает меня. Я звоню ему по поводу работы.
– Обратитесь письменно и приложите рекомендации, – раздалось в ответ и трубку повесили.
Фрост уставился в пространство. Он чувствовал себя одиноким, хотя проклятая муха не хотела лишать его своей компании. Немного поразмыслив, он пошел в контору мотеля.
– Можно взять напрокат пишущую машинку на один час? – спросил он портье.
Тут уставился на него так, как будто Фрост свалился с луны. Чувствуя, что у него ничего не получится, Фрост извлек из кармана зелененькую и вопросительно посмотрел на портье.
– Берите, – наконец произнес тот.
– Мне нужно несколько листов бумаги.
Переварив наконец и этот вопрос, портье открыл ящик своего стола и достал оттуда несколько листов бумаги. Расплатившись и взяв машинку, Фрост поплелся к себе. Здесь он потел целый час, составляя нужную бумагу.
В конце концов он узнал, что контора Джо Соймона находится на бульваре Рузвельта.
– У вас можно взять напрокат автомобиль? – спросил он у портье, вновь подходя к нему и ставя машинку на стол.
– Пять баксов в день. Вон там, в последнем ряду, в самом углу, – ткнул пальцем портье в сторону небольшой стоянки.
Машина оказалась обшарпанным «шевроле», но это было лучше, чем переть пять миль по самому солнцепеку.
Контора Джо Соймона располагалась на десятом этаже фешенебельного высоко взметнувшегося вверх здания с четырьмя лифтами, микроклиматом, на первом этаже которого сновали взад и вперед важного вида люди, напоминавшие муравьев на марше.
В приемной Соймона восседала за письменным столом красотка, похожая на испанку. Ее длинные темные волосы спускались ниже плеч, окаймляя удлиненное лицо. Глаза ее были темными, и в них сквозила затаенная ненависть ко всему, что она наблюдала. Ей было лет тридцать, и с каждым годом ненависти в ее глазах прибывало.
Быстрым, ничего не упускающим взглядом, она осмотрела его с головы до ног; он надел свой лучший светло-кремовый костюм в тонкую синюю полоску, темно-синюю рубашку и кремовый галстук. Сам себе он казался неотразимым, но все его прелести не вызвали ни малейшей реакции на ее непроницаемом лице.