Два письма
11 сентября 1820 года князь И.Л.Щербатов выехал из Петербурга, втайне желая превратить свой очередной отпуск в бессрочный и получить отставку, прежде которой ему хотелось только дождаться производства в следующий чин. До Царского Села его провожал Ермолаев вместе с Михаилом и Петром Чаадаевыми, а в качестве попутчика в дорогу Щербатов избрал своего товарища по полку штабс- -капитана Рачинского. Друзья весело пообедали в ресторации, не подозревая, что предстоящие вскоре испытания коснутся их всех без исключения и некоторым обещают разлуку на всю жизнь. С этой минуты каждая деталь поездки станет предметом пристального внимания следователей и вызовет многие допросы. Виною тому - следующее письмо Щербатова, отправленное им из Москвы 9 октября.
"Любезный Ермолаев!
Благодаря твоей бессоннице, которая доставила мне случай читать забавное твое письмо, знаю я, что ты здоров по-прежнему, то есть когда так, а когда сяк. За попечение и жертву (понимается временную) для Роты я тебе признателен. Игнатию же даны наставления тебя удовольствовать. Рачинского, с которым мы спокойно и довольно весело ехали, оставил я в деревне, в хлопотах. Цель же моего путешествия в ту сторону мне не удалась, потому что мы с Якушкиным разъехались. Из Смоленска скакал я в Дорогобуж, оттуда в Москву, оттуда в деревню, из деревни в Москву, где и нахожусь четвертый день. Надеюсь же на днях скакать в Ярославль, оттуда назад, а потом скакать в Новгородскую губернию, оттуда назад. Пожалуй, пиши, не произведен ли кто из подпрапоров, когда будет царь, что мне ожидать и пр. Так нельзя ли пригнать, чтобы я чрез месяца полтора мог знать, на что решиться. Кланяйся Муравьеву, ...да и только - да еще Тухачевскому. У меня бессонницы нет, а потому прощай. Домашние мои тебе кланяются, так же как и твой Щербатов.
A propos: Я совсем здоров, то были пустяки, понимаешь?"
По оценке одного из следователей, генерал-адъютанта П.В. Голенищева-Кутузова, в этом письме "усматривается необычайная поспешность и подозрительная надобность быть во многих губерниях и других городах", причем особенно сомнительной представлялась фраза: "...нельзя ли пригнать, чтобы чрез месяца полтора (Щербатов) мог знать, на что решиться", а также: "многие другие условные выражения". Едва только письмо Щербатова добралось до его друзей в Петербурге, как разразилась Семеновская история. В это время обстановка в Москве, в доме старого князя Дмитрия Михайловича Щербатова, была очень неспокойная. Наибольшие волнения испытывает, конечно, сам Иван Дмитриевич. Свои мысли он теперь не решается доверить почте (черта, характерная для тех дней, когда правительство приняло решение, конечно, не скрывшееся от публики, о перлюстрации переписки всех семеновских офицеров, чтобы выявить возможные причины восстания полка). Его письмо от 30 октября отправлено с "верной оказией".