Сети зла (Чернецов, Лещенко) - страница 101

Пан Будря швырнул официанту дисму и, не дожидаясь сдачи, вышел.

«Ну вот, только поговорить хотела», — лениво подумала Орландина. Но тут произошло нечто, заставившее ее забыть и владельца Большого Дупла, да и все остальное: кто-то громко и четко произнес ее имя.

Девушка оглянулась, машинально ища глазами знакомое лицо. Но она никого не узнавала.

— Итак, песня про Орландину и про то, как вредно гулять по ночам.

У девушки только что челюсть не отвисла. Слова эти произнес молодой, не многим старше ее, симпатичный темноволосый парень в малиновом берете и кожаной жилетке, задумчиво настраивавший резную китару.

Видать, тоже соискатель успеха на Посейдоновых состязаниях.

Пока амазонка напряженно думала, не подойти ли к нему и, взяв за ворот, не спросить что-то вроде: «Эй ты, кто тебе позволил трепать мое имя по кабакам?!». — Юноша запел, взяв сразу четыре аккорда.

И она, хоть про нее и говорили, что, дескать, ей в детстве слон на ухо наступил, невольно заслушалась.

Голос у парня был хоть куда, да и стихи, на вкус прознатчицы, тоже вполне ничего:

Я ночью вышел на прогулку,
Брел в темноте по переулку,
Вдруг вижу — дева в закоулке,
Стоит в слезах.
— Кто, — говорю, — тебя обидел? —
Потом я лик ее увидел. —
Где, мне скажи, тебя я видел?
Забыл тебя!
Да, — вспомнил я, — ты Орландина!
Ответствуй мне, ты — Орландина?
Признайся же, о ангел дивный!
Узнал тебя!
Да, — отвечает мне невинно. —
Да, угадал мое ты имя,
Знай, юноша, что Орландиной
Зовут меня…
Где, говоришь, меня ты видел?
Ведь это ты меня обидел!
Но все ж, обиду я отринув,
Буду твоя.
— Как же хочу тебя обнять я!
Поцеловать тебя под платьем,
Скорей приди в мои объятья, —
Сказал ей я.
Но изменила вдруг обличье.
Покрылся шерстью рот девичий,
Стал красным глаз, а голос птичьим
И волчьим лик.
Меня чудовище схватило,
Когтями кожу мне пронзило
И сладострастно испустило
Зловещий крик:
— Ты видишь, я не Орландина!
Нет, я совсем не Орландина!
Знай, я вообще не Орландина,
А Люцифер!
Вот, наконец, в моих ты лапах!
Сейчас сожму свои объятья,
И ты услышишь серный запах
И гул огня!
Так завопил, вонзая медный
Свой острый рог мне в сердце бедное,
Владыка преисподней древний,
Сам Сатана…

Певец закончил печальным всхлипом.

В шапку полетели монеты, все больше медные. Было их не слишком много, хоть и не мало. Попадалось и серебро — три или четыре дисмы.

— Песня забавная, что и говорить, — хлопнул каменной ладонью по столу какой-то матрос. — Чувак круто попал. А теперь нашу, моряцкую давай.

— Точно, давай нашу! — послышались зычные возгласы.

— «Осьминожьего царя»!

— «Сокола»!

— Нет, «Над седой равниной моря…» Точно, давай «Равнину»!