Эльфийский Камень Сна (Черри) - страница 59

И Скага побежал со всех ног, помчался к Кер Веллу.

— Он умер, — сказал ему Эвальд, когда он вошел в замок. И Скага, войдя в зал, склонился и зарыдал.


И настало время похорон и траура, и Дру оставался в замке, охраняя Кер Велл от врагов. Эвальд с неотлучным Скагой вершил суд, приказывал сделать то и это в близлежащих землях, выставлял посты и охрану и принимал присягу от приходящих.

Даже от древнего Талли пришло послание, которое лишь Дру смог объяснить.

— Король, — удрученно сказал Дру, и лицо его еще больше помрачнело, — эта смерть отняла у нас время. Если б твой отец был жив и силен, но его нет. Обеты верности должны быть снова подтверждены.

— Отошли гонца, — ответил Эвальд, — и скажи, что я сын Кервалена и госпожи Меры и никого другого.

— Так я и сделал, — сказал Дру.

И в другой раз Эвальд сказал:

— Ты не можешь вернуться в свои земли, не сдержав обещания, данного моему отцу. И я буду рад твоей дочери.

И это была правда, ибо Мередифь обосновалась в самом сердце Кер Велла, став утешением его матери и ему самому, и если это была не любовь, то, по крайней мере, сильнейшая нужда. И если бы ему пришлось на коленях молить о руке Мередифи, он был готов и на это; к тому же, это было волей отца, которую он стремился выполнить во всем.

— Да, близится время, — сказал Дру.

И так Кер Велл отложил свой траур по весне. Все было так же — высились камни, и росла трава, и цвели цветы — фиалка и рута.

И плющ сплетался в лесу, меж забытыми костями.

КНИГА ВТОРАЯ

ШИ

I. Лето и встречи

Лето пришло в Старый лес — серо-зеленые листья прикрыли скрюченные стволы и украсили искривленные сучья. Они были упрямы, эти старые деревья, и продолжали упорно цепляться за свое существование на краю долины. Здесь у холмов покоились гнев и долгая память. Деревья шептались, склоняясь друг к другу, как старые заговорщики, а дожди приходили и уходили, и сменялись смертные солнца, и тени скользили меж корней среди колючек и зарослей. Ни одно существо из Нового леса не вступало сюда без страха и ни одно не оставалось на ночь — ни беглый заяц, щипавший цветы на краю леса, ни олень, принюхивавшийся дрожащими черными ноздрями и убегавший прочь, предпочитая человеческих охотников. Ни самое измученное, ни самое отважное существо, рожденное под смертным солнцем, не могло полюбить Элдвуд… но в нем блуждали свои олени и зайцы — туманные странники с темным отрешенным взором, быстрые, как стрела, и не созданные для охоты.

Изредка лес словно просыпался, сбрасывая оковы сна, и шевелился, когда луна не была такой жуткой и ярко-белой. Середина лета была таким временем, когда по ночам собирались призрачные олени, и появлялись такие птицы, которых нельзя было увидеть днем, и ненадолго Элдвуд забывал свой гнев и мечтал.