Самоуверенно посчитав, что Антон колеблется, Катя решила подплеснуть эмоций:
— Я потеряла человеческую сущность по наивности и очень рассчитываю, что твое снадобье поможет мне вернуться к обычной жизни. — Катя не сомневалась, что уж после этих-то слов ботаник сразу догонит, кто ему впрыснул толику удовольствия ночью. — Я так истосковалась по мирскому бабьему счастью!
— Так вот откуда здесь череп! — посерел, будто грозовая туча, призрак. Как и Петров, он тоже узнал фразу, уже звучавшую в этих стенах шепотом.
А Антон, сделав свое лицо столь же деревянным, как стены и паркет, не медля, распахнул портмоне и казенным тоном доложил верховной инстанции:
— Мастер, ночью, то есть в «комендантский час», ко мне проникла ваша подчиненная Катерина Кондаурова. Пользуясь темнотой в помещении, она явно подменила сторублевую купюру с формулой, и сейчас у меня с ядом ничего не получается.
Если до сих пор в диалогах и возникали театрально-убийственно-бесконечные паузы, то против паузы, которая повисла сейчас, они были все равно что кружки пива против цистерны спирта.
— Так ее, пресмыкающуюся! — захлопал в ладоши бестелесный вампир. Но его созерцал и слышал лишь Петров, поэтому паузу левый демарш не прикончил.
Спустя тяжелых полминуты, каждая секунда которых была похожа на астрономическую, соблазнительница вышла из душевного сумрака. Кате будто отвесили оплеуху, лицо пошло пятнами, закусив губу, она круто повернула на выход.
— Ты не благодарен мне за ночь? — В дверях гневно бросила девушка через плечо. Этот пассаж уже не имел начинки, всего лишь жест ради искусства. Женщина есть женщина, хоть пантера, хоть слониха, хоть кобра.
— Очень даже благодарен. Видишь, не пытаюсь тебя задержать до прихода стражи.
Кате захотелось сейчас же обернуться, нет, не гигантской анакондой, а энцефалитным клещом и ужалить ботаника в шею, но профессионалы не мстят. Все дробнее и дробнее царапая паркет из черноплодной рябины каблучками, она помчалась коридорами замка вдоль череды мозаичных панно из березы, ротанга, финика, палисандра, яблони и кипариса, будь они неладны.
Сбила с ног шедшую вразвалочку навстречу гарпию, вихрь подхватил и размел по паркету страницы какого-то важного отчета, перемешивая их с вороньими перьями. Девушка-змея пока сохраняла человеческий облик, но, чтобы растревоженная стража не сразу выследила, по-змеиному шелушась, с ее щек и тела полезла линялая кожа[22]. И полупрозрачные ошметки падали на паркет, словно листья в сентябре.
У самшитового подоконника превращали табак в дым и пепел мумии. Они не переодевались после вчерашнего, так и оставаясь — две в кокошниках, одна в цыганском монисте. Праздник дался подругам-палачам нелегко. Одна, держа желтыми губами фильтр «Парламента», больше дремала, чем курила. Вторая прятала татуированные запястья под мышками, ленясь вынимать «Беломор» из редкозубой пасти и глядя в себя. Третья что-то мучительно искала по карманам и шевелила губами, будто зубрит отрывок из Пушкина «Сон Татьяны».