— Один русский. Пленный.
— По вашей просьбе?
— Да.
— Как же вы не побоялись, что он может рассказать о вашей просьбе кому-либо из ваших начальников?
— О! — с неожиданным оживлением воскликнул немец. — Это было исключено.
— Почему?
— Через пять минут его расстреляли.
— За что?
— Он был комиссаром!
— Из чего вы это заключили?
— Звезда. Красная звезда. Вот здесь. — И немец показал на рукав своего мундира.
Неясный глухой звук, точно один тяжелый вздох, пронесся но комнате.
— Вы командовали расстрелом?
— О нет, нет! — испуганно крикнул Бисмарк.
— Кто же?.. Я спрашиваю: кто? — громче повторил Ходоренко.
— Лично командир полка Данвиц, — после паузы ответил Бисмарк.
— Значит, вы были уверены, что рано или поздно попадете в плен? Почему?
Немец молчал.
— Хорошо, можете не отвечать. Тогда другой вопрос: когда сделана эта надпись?
— Не так давно. Зимой.
— Почему именно теперь вам пришла в голову мысль о возможности пленения?
— Потому… потому… — забормотал немец и вдруг неожиданно истерически закричал: — Потому что все это превратилось в пытку! Мы слишком много времени стоим под Петербургом! В снегу! Без теплой одежды! По нам бьет ваша тяжелая артиллерия! Почти каждые сутки мы недосчитываемся солдата или офицера, их похищают ваши разведчики! Я ведь тоже человек!..
«Ты мерзавец, негодяй, дикий волк! — хотелось крикнуть еле сдерживающемуся Валицкому. — Ты захотел купить себе жизнь у человека, идущего на казнь. Обреченного на смерть только за то, что у него была красная звезда на рукаве! Негодяй!..»
— Успокойтесь, — подчеркнуто хладнокровно произнес Ходоренко.
Немец перестал всхлипывать. Люди, сидящие за столом, смотрели на него, и в глазах их было презрение.
Ходоренко спросил:
— Есть ли у кого еще вопросы?
Никто не ответил, и тогда подал голос Валицкий, спросил по-немецки:
— А этот комиссар… Он просил пощады?
— О нет! — обрадованно воскликнул Бисмарк.
— Как вы думаете — почему? — едва сдерживая волнение, спросил Валицкий снова.
— Это же исключалось… господин… господин… — немец занялся, растерянно глядя на солдатскую шинель Валицкого, которую тот так и не снял, — господин полковник, — закончил он неожиданно. — Комиссары никогда не просят пощады!
Немец произнес эти слова так, будто искренне удивлялся, как этот странный русский офицер без знаков различия в петлицах, но, судя по возрасту, наверное же полковник, не понимает таких элементарных вещей.
— Тогда еще один вопрос, — не унимался Валицкий. — Вам известно, что ваш однофамилец предупреждал немцев об опасности войны с Россией?
— Мой… однофамилец? — растерянно переспросил Бисмарк, и лицо его расплылось в улыбке. — Но это же было очень давно! И никто этого не помнит.