– Успокойтесь, Борис Степанович! – Булганов провел дрожащей рукой по лицу. – И в Сибири можно жить.
– Да знаете ли вы, что такое жить в Сибири двадцать лет?
Булганов молчал. Еще никого он не видел воротившимся из тайги, за исключением нескольких монахов, торговых караванов и солдат. Сосланные же в Сибирь исчезали в бездонном омуте сибирском, как будто были они лишь каплями дождя.
– Я требую, чтобы меня расстреляли! – вновь выкрикнул Борис. – Это не милосердие, это изощренная дьявольщина какая-то! Будь проклят этот убийца!
– Я передам эти слова его величеству, – с тихой угрозой в голосе промолвил Сабуров. – Какая черная неблагодарность! Вам даруют жизнь, а вы проклинаете государя за его доброту.
– Коли уж есть Господь на небесах, – дрожащим голосом произнес Тугай, – он непременно в один прекрасный день, Сабуров, отправит вас гнить в Сибири.
Дознаватель побледнел от гнева, повернулся к Тугаю спиной и торопливо покинул камеру. Майор Булганов кивнул солдатам. И они, и курьер были рады поскорее покинуть каземат. Им и так еще предстояли два невеселых часа обхода. Курьер обязан был зачитать приговор всем содержавшимся под арестом заговорщикам, а лейтенант Тугай попался ему первым по счету.
– А что другие? – спросил Тугай, оставшись наедине с Булгановым. – Трубецкой?
– Сибирь.
– Волконский?
– Сибирь.
– Муравьев?
– Сибирь.
– Лунин?
– Сибирь.
– Бестужев-Рюмин? Каховский? Пестель? Рылеев?
– Приговорены к смерти через повешение.
– Счастливцы! – Тугай привалился к стене. – Но… повешение… – едва слышно прошептал он через минуту.
– Да…
– А кого ж расстреляют?
– Никого. Пятеро лишь будет повешено.
– И этот царь еще в церковь ходит, не боится, что купол ему на голову обвалится вместе с гневом Господним!
– Разве вы тоже не замышляли убить его?
– Нет. Мы лишь хотели сместить его и провозгласить конституцию. Ну, как французы… Свобода, равенство, братство. Неужели же это преступление?
– Это – утопия, Борис Степанович.
– О, Господи, но мы же все, все – люди! А человеку свойственно ошибаться!
– Но что такое человек в России? Вы собирались оседлать слепую, глухую и параличную конягу по кличке Свобода. За это вас и наказали.
– Дайте же мне перо и бумагу, майор, – Тугай присел за маленький деревянный стол. – Я должен написать царю. Плевал я на его милосердие медленного умирания! Я не хочу в тайгу. Уж лучше быть повешенным с теми…
Булганов молча кивнул головой и ушел. Впрочем, минут через десять вернулся с бумагой.
Приговор тайного совета государя озадачил все европейские державы. Так мало приговоренных к казни, – придворные политики, знавшие толк в мести, были на этот раз здорово удивлены. Их восхитило великодушие императора российского, помиловавшего большую часть мятежников и пославшего их «всего лишь» на каторгу. Дипломатическая игра Николая I в шахматы политики пожинала свои плоды. Столь благородный царь был желанным партнером для всей Европы. Неужто в России и впрямь повеяло современным, вольнолюбивым ветерком? Приговор от 12 июля 1826 года казался лишним доказательством этого.