Потом я снедь пополам поделил. То, что Баяну оставлял, рядом с ним положил, то, что решил с собой взять, Серку в седельную суму засунул. Гусельки отвязал да возле подгудошника пристроил. Может, он, как в себя придет, поиграть захочет. Потом со Сварогова жеребца седло снял, уздечку стянул.
– Не мне тобой владеть, Божий конь, – сказал. – Ступай на травы вольные. А Хозяину своему передай, что я сделал выбор. И пусть Сварог на меня обиду не держит – коли написано на роду отметником стать, так этого не миновать. Я же человек простой, а не хоробр былинный, о котором Баянка свои враки поет. И пускай боги споры свои сами решают, а мне людей жалко.
Гаркнул я погромче, руками взмахнул. Испугался жеребец, прочь рванул и вскоре в подлеске скрылся. А я ему вслед посмотрел и дальше собираться стал.
8 сентября 988 г.
Я проснулся от слез… Собственных слез. Стыд и обида. И еще что-то неуловимое. Похожее на безвозвратную потерю. На сказку с плохим концом. На ложь. На Навь. Полоснуло по сердцу и затаилось где-то на самом донышке души. И вдруг полыхнуло желтыми волчьими глазами…
Душно. Хочется квасу и свежего воздуха…
А в дверь уже колошматили изо всех сил.
– Эй, болярин! – услышал я голос Путяты. – Добрыня! Слышишь? Ты там, часом, не помер?
– Не дождетесь! – крикнул я в ответ, с трудом поднялся с лежака и пошел отпирать двери.
Полоснуло по глазам яркое солнышко, когда из потемок на свет вышел. Потер я глаза ладонями, поморщился и спросил воеводу:
– Это сколько же я проспал-то?
– Так ведь за полдень перевалило, – ответил Путята. – Здоров ты, Добрыня, дрыхнуть.
– Что там гонец? – почему-то разозлился я на усмешку воеводину. – Пришлет Владимир подмогу-то?
– Велел князь передать, чтобы мы своими силами обходились. Не может Великий граничъе сейчас оголять. Печенегам стоит только слабину почуять, так они на Белгород попрут. Так что думай, болярин, как нам город с тем, что есть, брать.
– У тебя голова после вчерашнего не болит? – взглянул я на Путяту.
– А чего ей болеть, – хмыкнул он. – Я еще с утра раннего опохмелился.
– У меня трещит…
– Может, олуем полечишься? У меня корчага еще осталась.
– Нее… лучше квасу.
– Тришка! – кликнул он отрока. – Квасу для болярина раздобудь.
– Где же я его сейчас добуду? – растерялся Трифон. – Деревеньку-то еще второго дня дружина разорила. Огнищане в город сбежали, даже собак не осталось.
– Придется тебе олуй пить, Добрыня, – вздохнул Путята.
– Ну, давай… – согласился я.
Поморщился, едва только в нос ударил крепкий хмельной дух. Едва не вывернуло наизнанку, но, пересилив себя, я всё же сделал несколько больших глотков из протянутой воеводой корчаги. Пиво оказалось теплым и противным.