– Что, любый мой, испужался?
– Ты как, Любавушка?
– Хорошо, Добрынюшка, – отвечает, а сама на бок повернулась, руки к животу прижала и колени к груди подтянула, а по ногам у нее кровь ручейком бежит. – Ты накройся чем-нибудь, а то дождик вот-вот пойдет.
– О чем ты? – Я и не понял сразу, что она обо мне беспокоится.
– Все хорошо, – она мне, – не переживай. Уже все хорошо.
– Как это хорошо? – совсем я растерялся. – Кровь у тебя… что же делать-то?
– Так и должно быть, – простонала она. – В котле отвар, ты мне напиться подай.
– Где?
– Там, возле одежи моей, стоять должен.
– Потерпи, – говорю, – а я сейчас.
Метнулся я вдоль берега, на одежку ее нехитрую наткнулся, смотрю, и котел здесь, а в нем варево мутное. Я его подхватил, одежу сграбастал и обратно поспешил. Но по дороге все же отвар понюхал и на язык попробовал. Мало ли что она там себе наготовила? А вдруг чего злое уварила? Глотнул я зелья и даже остановился, когда понял, что в том котелке наварено. И так мне тошно стало. Так паскудно вдруг, что хоть волком вой.
Вздохнул я и дальше заторопился.
– Ничего не поделать, – сказал себе только. – Видать, мне Доля такую нитку в судьбу вплела. Потом горевать будем, а сейчас нужно жену спасать.
– Принес? – она уже едва говорить могла.
– Принес, – упал я перед ней на колени, голову рукою придержал да котелок ей к губам поднес.
Сделала она глоток, поморщилась, а потом жадно пить начала. А я одной рукой ее, а другой котелок придерживаю, а у самого на душе кошки скребут.
– Что же ты натворила, – не сдержался я, сказал укоризненно.
Поперхнулась она варевом, на меня быстро взглянула, а потом опять за питье принялась.
– Догадался? – спросила она тихо, когда в котелке уже ничего не осталось.
– Да, наверное, не маленький, – сказал я и отбросил котел подальше, словно гадость мерзкую.
– Что содеяно, то уже не воротишь, – тяжело вздохнула она, а потом зло взглянула мне прямо в глаза. – Коли ты все понял, так я тебя неволить не буду. За то, что из полона вызволил, благодар от меня, а теперь поступай, как хочешь, – отвернулась, а саму трясет мелкой дрожью.
– Глупая ты, – я ей в ответ, а сам наготу ее одежкой прикрываю, чтоб не замерзла.
А над нами небо распогаживать стало. Та прореха, что над озерком синела, все больше и больше делалась. Словно раздвигал Даждьбоже воинство Перуново своей могутной рукой, чтобы тучи с облаками нам Солнышко трисветлое не загораживали. Не будет дождя. Погромыхала гроза в вышине, попугала нас и дальше понеслась.
– Где же ты столько крапивы набрала? – спросил я, когда Любава немного успокоилась.