– Тут недалеко, – прошептала она. – К озерку овражек спускается, так там и крапивы, и мать-и-мачехи, и хвоща вдосталь[27]. Видимо, по весне там ручеек просыпается, земля влажная, вот и выживают травы в сухости степной. И потом, – она приподнялась и начала натягивать на себя исподнюю рубаху, – ты же знаешь, коли Марена чего с человеком сотворить задумает, так она ему все, что нужно, под руку подсунет.
– Как же ты решилась-то на такое? – Я помог ей натянуть рубаху, точно она дитятя маленькая. – Ведь это же…
– Все одно, – сказала она упрямо, – я бы ублюдка во чреве своем вынашивать не стала.
– Погоди, – говорю. – Волосы-то мокрые, не ровен час, застудишься. Эк трясет-то тебя.
– Крови я много потеряла, вот и знобит. Это пройдет скоро. Ты-то сам как? – взглянула она на меня.
– Я-то ничего, – поправил я ей мокрые пряди волос.
– Теперь понимаешь, что я испытала, когда ты мне про варяжку сознался? Тоже несладко тогда было.
– Прости меня, Любавушка…
– Будет тебе, – она осторожно коснулась моей руки. – Все быльем поросло. Теперь, вот, сама прощения у тебя прошу.
– Даждьбоже простит, – ответил я. – У меня же зла на тебя нет.
– А обиды?
Помолчал я, бурю в душе утихомирил. На жену глаза поднял, а она сидит, насторожилась вся. Понял я, что готова она от меня любое решение принять.
– Глупость это все, – наконец сказал. – И обида моя не вечная. Сознаю, что твоей вины в том, что случилось, нет никакой. Больно, конечно, но боль эта меньше, чем любовь моя. Назад нам смотреть некогда, надо к дому из степей выбираться. – Помолчал немного, а потом добавил: – А с обидчиком твоим, Богами клянусь, мы еще посчитаемся.
И тут солнышко из плена своего вырвалось, нас лучами своими пригрело, и легче на сердце стало. Принял я то, что произошло, как неизбежное. Так смерть принимают. Без горя великого, но и без радости.
Пока Любава не поправилась, с места нам трогаться нельзя было. Шесть дней мы у озерка степного простояли. О многом было переговорено, многое мы друг другу в те дни простить смогли. Что-то из прежней нашей жизни вернуть сумели, а что-то навсегда там, в юности нашей, оставить пришлось. С трудом Любава на поправку игла. Нелегко такие вещи проходят. Нелегко раны телесные затягиваются. А душевные раны еще дольше болят.
Я помогал ей, конечно, чем мог, но только если бы не желание ее могучее да не силы, что мать ей с веточкой заветной передала, не выжила бы она после содеянного. Но, видимо, Даждъбог к ней милость проявил, Велес умения дал, а Лада за душу загубленную простила. На поправку она пошла. Немощь жестокая ее измучила, но отпустила. Так что на седьмой день мы смогли дальше отправиться.