– Мо, Симон, у меня для вас подарок!
Не успел он протрубить об этом, как Мо и Симон уже сдирают оберточную бумагу под любопытные взгляды всей компании. Не успели оглянуться, как у каждого из них оказалось по пилке в руках, маленькая такая, острая пилка, сталь высшей пробы.
– Так как Клара выходит замуж в тюрьме, – не спеша объясняет Жереми, – я подумал, что это могло бы вам пригодиться, если вдруг вас решат там оставить.
Двойная оплеуха, румянец от которой останется на щеках на целый день... После чего Мо и Симон могут улыбнуться, в усы.
– Бенжамен, ты собираешься одеваться или нет?
Жюли рядом со мной. На ней это платье, с запа?хом, которое мне нравится больше остальных, потому что оно открывает свободный доступ к ее груди, как только мне того захочется; Жюли с улыбкой смотрит на мою полосатую пижаму. Зачем мне переодеваться? Я уже одет, по форме, так сказать... Внезапно навалившаяся усталость безжалостно сталкивает меня в бездну полного мрака и отчаяния, так что ноги мои подкашиваются, и я безотчетно ищу плечо Жюли, чтобы опереться. И я говорю, но странным, изменившимся голосом, какой был у меня в детстве, как, например, сейчас у Малыша:
– Я хочу, чтобы Ясмина искупала меня.
Потом:
– Я хочу, чтобы Ясмина меня одела.
***
Ясмина искупала меня, как и каждого из детей вчера вечером, в том числе и Терезу, как она это делала, когда я был еще маленьким, каждый раз, когда наша мать уходила за своей любовью, оставляя нас одних, Лауну и меня.
Я не хочу, чтобы Клара выходила замуж. Я не хочу, чтобы Клара хоть на неделю стала музой для сентиверовской своры. Я не хочу, чтобы им достался хоть кусочек моей Клары. Я не хочу отдавать ее человеку, который загнется на тридцать лет раньше нее. Я не желаю ей пародии на счастье. Я не хочу, чтобы ее заперли в этой тюрьме. Ясмина моет меня, пожелтевшими от хны руками намыливая там, где следует.
– Ты подрос, Бенжамен, сынок.
Я не хочу, чтобы этот просветленный с локонами архангела и лапами саламандры лапал мою Кларинетту. И я не хочу больше быть козлом отпущения в издательстве «Тальон». Мне надоело, мне все так надоело...
– Ты устал, Бенжамен, сынок, нельзя спать на стульях.
В тот день, когда Клара собралась появиться на свет, восемнадцать лет назад, мы с Хадушем в панике помчались отвозить маму в ближайший родильный дом. А она вся сияла изнутри тем странным светом, который для нее всегда означает неизбежность. Хадуш угнал первую машину, которая ему подвернулась. «Спокойнее, ребятки, она еще только пробирается к выходу». У акушерки были рыбьи глаза и такой же мутный голос. Нас отправили дожидаться где-нибудь поблизости, но, не вытерпев, мы вернулись раньше времени. Развалившись на своих пипетках, акушерка сопела как паровоз. Она нанюхалась эфира, и моей Кларе пришлось появляться на свет без посторонней помощи. Высунув голову, она уже смотрела на этот мир своим странным взглядом задумчивой уверенности, который Жюли, спустя годы, назвала взглядом фотографа. «Она смотрит на окружающее и принимает его». Я принял Клару, пока Хадуш носился по коридорам в поисках врача.