Все оторвались от пирога и посмотрели в сторону Тяня. Не стоит недооценивать беллетристику. Особенно когда она щедро приправлена реальностью, как, например, «Фея Карабина» в устах старого Тяня. Приторная пилюля, от которой мы не можем отказаться даже в худшие моменты нашей жизни. При одной мысли о том, что неприятность с Сент-Ивером лишит его очередной порции сказки на ночь, Жереми чувствовал себя таким обездоленным, что чуть не падал в обморок. Я поймал взгляд старого Тяня и в нагрузку к нему – взгляд Верден, которая стреляла всегда в том же направлении, и незаметно кивнул.
– Да, – ответил старый Тянь, – но сегодня последняя серия.
– О нет! Черт, уже?
Облегчение и раздражение пробежали друг за другом вприпрыжку по лицу Жереми.
– И потом, там совсем немного осталось, – безжалостно продолжал Тянь, – даже на вечер не хватит.
– А потом? Что ты будешь рассказывать нам потом?
Это интересовало не только Жереми, в каждом взгляде стоял вопрос.
И кажется, именно в тот момент, во время этой мучительной паузы, сидя за столом в кругу семьи, я решился. Должно быть, я сказал себе, что если я сейчас же не найду какой-нибудь выход, если Тяню больше нечего будет рассказывать, случится худшее – то, против чего я, как ответственный воспитатель (да, да!), призван бороться: всеобщее оцепенение, гипнотические флюиды голубого экрана – и конец, телик навечно!
Итак, принимая во внимание потерянный взгляд Жереми, слезы, стоящие в глазах Малыша, немую тревогу Терезы и не забывая, что скоро еще и Клара проснется, я внезапно принял единственно возможное решение:
– После «Феи Карабины» Тянь будет читать нам один за другим семь толстенных романов, шесть-семь тысяч страниц как минимум!
– Семь тысяч!
Радость Малыша, недоверие Жереми.
– Так же здоровско, как «Фея»?
– Какое там. Гораздо лучше!
Жереми посмотрел на меня долгим внимательным взглядом, так обычно смотрят на фокусника, пытаясь понять, как это он изловчился превратить виолончель в рояль.
– Да что ты! И кто же их написал?
А я в ответ:
– Я и написал.
– Я, Ваше Величество?
– Да, вы, если согласитесь.
– Соглашусь на что?
Она посмотрела на Готье, потом сказала:
– Готье...
Юный Готье открыл свой школьный ранец, разложил бумажки и, прежде чем вплотную приступить к делу, сухо заявил:
– В двух словах, Малоссен, Ж. Л. В. процветает, но все же отмечается некоторый спад продаж за рубежом.
– А во Франции мы не поднимаемся выше трех-четырех сотен тысяч.
У Калиньяка нет ни старого ранца, ни счетной машинки, зато у него на плечах большая голова с памятью гасконца, правда дырявая.