Потом слышу - уработали-таки его слободские ребята! Еле живого на извозчике привезли - пьян без памяти, голова мотается, волосы от крови слиплись, все с пылью перебиты, сапоги, часы сняли, новый пинжак весь в клоках - хоть бы где орех целого сукна остался... Я подумала, подумала - принять его приняла и даже за извозчика заплатила, но только в тот же день посылаю Николай Иванычу поклон и твердо наказываю сказать, чтоб он больше ничего не беспокоился: с сыном, мол, я порешила, - прогоню его безо всякой жалости прямо же, как проспится. Отвечает тоже поклоном и велит сказать: очень, говорит, умной разумно, благодарю и сочувствую... А через две недели и свадьбу назначил. Да...
Ну, да будет пока, тут и сказке моей конец. Больше-то, почесть, и рассказывать нечего. С этим мужем до того я ладно век свековала, - прямо редкость по нонешнему времю. Что я, говорю, прочувствовала, как этого рая добивалась, сказать невозможно! Ну, и наградил меня, правда, господь, вот двадцать первый год живу как за каменной стеной за своим старичком и уж знаю - он меня в обиду не даст: он ведь это с виду только тихий! А, понятно, нет-нет да и заноет сердце. Особливо великим постом. Умерла бы теперь, думается, - хорошо, покойно, по всем церквам акафисты читают... Опять же иной раз и об Ване соскучусь. Двадцать лет ни слуху ни духу об нем. Может, и помер давно, да не знаю о том. Мне даже жалко его стало, как привезли-то его тогда. Втащили мы его, взвалили на кровать - цельный день спал мертвым сном. Взойду, послушаю дыхание, - жив ли, мол... А в горнице - вонь, кислотой какой-то, лежит он весь ободранный, изгвазданный, храпит и захлебывается... Страм и жалость смотреть, а ведь кровь моя родная! Погляжу, погляжу, послушаю и - выйду. И такая-то тоска меня взяла! Поужинала через силу, прибрала со стола, огонь потушила... Не спится, да и только, вся дрожу-лежу... А ночь светлая, видная. Слышу, проснулся. Все кашляет, все выходит на двор, дверью хлопает.
- Что это ты, спрашиваю, ходишь?
- Живот, говорит, болит.
По голосу слышу - тревожится, тоскует.
- Ты, говорю, выпей чернобыльнику.
Полежала еще, даже задремала немножко, чувствую сквозь сон - прокрадается кто-й- то по половику. Вскочила - он.
- Мамаша, говорит, не пугайтесь меня за ради Христа...
И как зальется в три ручья! Сел на постель, руки ловит, целует, слезами обливает, а сам даже захлебывается, - так плачет-рыдает. Я не стерпела - и себе! Жалко, понятно, а делать нечего - из-за него вся моя судьба решается. Да он и сам, вижу, понимает это хорошо,