когда меня заносит. Впрочем, не важно.)
В этом видении Уинифред и её подружки с венками из банкнот на головах обступили разукрашенную белую кроватку спящей Сабрины, обсуждая, что они ей подарят. Сабрине уже преподнесли гравированную серебряную чашечку от Беркса, обои для детской с шеренгой ручных медвежат, первые жемчужины для нитки жемчуга и прочие подарки из чистого золота, полностью сотте il faut[110], что с восходом солнца обратятся в пыль. Сейчас они уже планируют посещение ортодонта, уроки тенниса, фортепьяно и танцев, престижный летний лагерь. Неужто никакой надежды?
И тут во вспышке адского пламени, в облаке дыма, хлопая черными крыльями, появляюсь я – незваная крестная мать. Я тоже хочу преподнести подарок, кричу я. Имею право.
Уинифред и её товарки смеются и тычут в меня пальцами. Ты? Тебя давно изгнали! Ты себя в зеркале видела? Ты опустилась, ты выглядишь на сто два года. Возвращайся в свою грязную пещеру. Что ты можешь ей подарить?
Я дарю правду, отвечаю я. Я последняя, кто может это сделать. И это единственный подарок, что останется в комнате к утру.
Кафе «У Бетти»
Недели шли, а Лора не возвращалась. Я хотела ей написать, позвонить, но Ричард говорил, что это навредит. Ей не должен мешать голос из прошлого, сказал он. Ей нужно сосредоточиться на сегодняшнем дне – на лечении. Так ему сказали. Что касается лечения, он не врач и не станет притворяться, будто в этом разбирается. Лучше довериться специалистам.
Я страдала, представляя себе Лору – заключенную, сопротивляющуюся, в плену собственной болезненной фантазии, или другой, столь же болезненной, но чужой. Когда одна превращается в другую? Где граница между внутренним миром и внешним? Мы бездумно пересекаем этот порог каждый день, и паролем нам – грамматика: я говорю, ты говоришь, он, она говорит, оно – с другой стороны – не говорит. Мы платим за привилегию нормальности общей монетой, о достоинстве которой между собой договорились.
Но и в детстве Лора сопротивлялась. Может, в этом проблема? Она упорствовала и говорила: нет, когда требовалось да. И наоборот, и наоборот.
Лора идет на поправку, говорили мне, – ей гораздо лучше. Потом – ей хуже, у неё рецидив. Лучше – чего, рецидив – чего? Не надо вдаваться в детали, они меня волнуют, а молодой матери нужно беречь силы.
– Мы тебя быстро вернем к жизни, – пообещал Ричард, похлопав меня по руке.
– Но я вообще-то не больна, – сказала я.
– Ты знаешь, о чем я. Чтобы все как раньше. – И он нежно, плотоядно даже улыбнулся. Его глаза уменьшились, а может, щеки раздались – лицо получалось хитрое. Он уже воображал, как займет свое место – сверху. Я думала, теперь он меня точно раздавит. Ричард набрал вес, часто обедая вне дома, – выступал в клубах, на важных собраниях, значительных встречах. На занудных сборищах, где встречались и занудствовали важные значительные люди, потому что все понимали: грядут большие перемены.