– Я чувствую себя полным говном, - говорил Абрамов. - И, главное, я думаю, все знают и только делают вид.
– Почему ты говно? - спросил Феликс. - Если из-за той бутылки "Алигате", которую вы в Питере заначили с Глебом и Емелей, то мы как-то простили тебе уже.
– Хуй с ней, с бутылкой, - послышались бульканье наливаемой жидкости, - хотя и там я повел себя как говно.
– Крысятничать нехорошо, - назидательно сказал Феликс. Было слышно, как они выпили, а потом Абрамов сказал:
– Дело не в том, что крысятничать. Я же тогда Емелю подговорил на этот трюк с винищем. И всех собак на Емелю навешали.
Боже мой, подумала Марина, какие дети. Полчаса обсуждать бутылку "Алигате", выпитую полгода назад. Тошнота чуть отступила, она вытерла рот туалетной бумагой и поднялась с колен. И тут Абрамов сказал:
– С Чаком ведь получилась та же история. Он пришел ко мне - ну, когда Белуга его поймала, спрашивает: "Что делать?". А я подумал - надо уговорить его заложить Вольфсона. Потому что тогда Вольфсона посадят, Чак окажется весь в говне, а Царёва мне достанется.
– Дааа, - протянул Феликс. - Хуеватенько выглядит, ничего не скажешь.
– Я же не думал, что так все будет! - пьяно закричал Абрамов. - Кто же знал, что Чак из окна прыгнет! Я же думал - все как-нибудь обойдется!
– Ты бы хоть потом сказал, когда все Чака травить стали.
Марина стояла, прижавшись лбом к холодной стене, и слезы текли у нее по щекам. Она вспомнила, как стучали карандаши по партам, как она крикнула Леше: "Предатель!", как он лежал потом в гробу, совсем чужой, непохожий на себя.
– Я боялся! Мне было стыдно! - кричал за стеной Абрамов. - Ты ведь теперь тоже будешь считать меня говном? Я же всего-навсего дал совет! Он же мог его не слушать!
– Я, пожалуй, пойду, - сказал Феликс, и Марина услышала, как он прошел мимо по коридору. Следом за ним бежал Абрамов, крича: "Постой, постой, выслушай меня!". Их голоса вскоре стихли. Марина вытерла слезы и почувствовала, как скорбь сменяется холодной, как кафель, ненавистью. Теперь она знала, кто виновен в смерти Леши. Это не она. Это Абрамов.
Ее снова затошнило, и она нагнулась над унитазом. На этот раз ее вырвало по-настоящему, словно тело хотело извергнуть из себя все следы прошлого. Льющаяся вода подхватила желто-красные сгустки. Марина чувствовала себя очищенной и опустошенной.
Но глубоко внутри оставалось что-то. Какая-то искра прошлого, слабый зародыш будущего.