Девушка уже очнулась и ругала Малеванного последними словами. У нее болела голова от удара, но она стойко терпела боль и пыталась незаметно для заговорщиков развязать руки.
– Заткнись, сука, – лениво сказал вор и звучнорыгнул. – Пока я тебе язык не вырвал.
– Сейчас я с ней разберусь, – подхватился Люсик. – Я эту тварь на куски изрублю.
– Остынь! – прикрикнул на него Малеванный. – Нам мокруха ни к чему. – Он посмотрел на расцарапанную физиономию Люсика и неожиданно заржал: – Ну и видок у тебя… Краше в гроб кладут. Да-а, девка борзая…
Люсик хмуро отмолчался. Он сел и, не поднимая глаз на Малеванного, начал обгладывать кость.
– Ты, это, не суетись… – понизил голос вор. – Замочить эту шалаву – раз плюнуть. А как на это посмотрит босс? Не догадываешься? То-то. И я понятия не имею. Хрен знает, что у него на уме. Не понравится ему наша самостоятельность, отдаст приказ – и привет. Зароют нас здесь, может, даже на этом пляже. Зачем нам искать лишние приключения на свои задницы?
– Ну, не знаю…
– Зато я знаю, – отрезал Малеванный. – Будем действовать по плану, как договорились. Лады?
Люсик согласно кивнул. Но во взгляде, который он бросил на Фиалку, светилась лютая злоба.
Он не понимал, что с ним случилось. За трое суток, проведенных на острове, в его мягкой, пластичной душе образовался колючий ком. И колючки росли из твердого панциря.
Смятение и ужас, испытанные Люсиком после того, как убили его дружка, постепенно пошли на убыль, и их место поначалу заняло чувство обреченности. А затем оно истончилось до обыденности и стало несущественным фактором.
Вся эта метаморфоза произошла настолько быстро, что Люсик влез в новую шкуру совсем неподготовленным. И теперь его чувства пребывали в полном беспорядке, быстро и хаотически меняя окраску – как в калейдоскопе.
Люсик, который совсем еще недавно мухи не мог обидеть, теперь готов был не колеблясь расправиться с Фиалкой. В ее облике ему виделся весь женский род – то, что он терпеть не мог, что в нем вызывало органическое отвращение.
Пожалуй, впервые за всю свою жизнь он испытал непередаваемо восхитительное чувство упоения властью. Властью безграничной, пусть и на таком крохотном пространстве, как этот остров. Он завоевал (да, завоевал! Люсик в этом совершенно не сомневался) право безнаказанно казнить и миловать своих товарищей по несчастью, и никто – НИКТО! – кроме Малеванного, не мог ему перечить.
Но и вор уже не казался Люсику непререкаемым авторитетом. Малеванный был хлипче и слабее его, а потому неожиданно возвысившийся в собственных глазах Люсик лишь делал вид, что повинуется распоряжениям вора. На самом деле он был готов в любой момент выйти из подчиненного состояния.