Или бы даже не научился.
Он бы иногда приезжал. Ведь иногда он бы все равно приезжал!
И все было бы по-прежнему.
А теперь куда ей бежать?
И зачем?
И кто там сейчас рядом с ним? Его жена. Да что она про него знает, его жена!
Он застрелился. О ком он думал в последний момент? О ней.
Ведь подумал же он о ней тогда, когда лег на операцию в больницу. Его увезли на «скорой». Об этом говорили по телевизору. Он прислал ей охранника. Чтобы она не умерла с голоду. Понимал, что рискует. Но прислал.
А она убежала.
И он умер из-за нее.
Он ее спас, а она его убила. Именно она.
А ведь у них могли бы быть дети. Просто ей надо было перестать все время говорить про свободу, и он бы перестал бояться.
Он ведь клялся ей, что любит ее. Что она лучшее, что есть в его жизни.
И она ему говорила. Но она думала, что врала.
А на самом деле врала сама себе.
Она этого стеснялась.
Она думала, что она в жизни достойна большего.
А стесняться не надо. Надо быть огромным и обнаженным, как Давид в Пушкинском музее. Это и есть свобода.
Ей не разрешили смотреть телевизор.
Пришел доктор и выключил.
И она заплакала.
Не пряча своих слез, и не пыталась улыбаться. Она плакала и думала о том, что когда она жила и была по-настоящему счастлива, она считала, что ее жизнь еще не началась, что еще все самое лучшее у нее впереди. А все самое лучшее уже было. Тогда. Но она поняла это только сейчас.
Она поняла это и потеряла одновременно.
– Я люблю тебя, – тихонько прошептала она, словно пробуя эти слова языком на вкус. – Я люблю тебя.
Ей так хотелось кричать это! Чтобы все слышали. И, может быть, услышал бы он…
Но кричать здесь про любовь – значит признать себя сумасшедшей.
Ей надо быть, как все. И тогда однажды она станет лучше всех.
Они хотят сделать ее звездой.
Они говорят, что без денег она не проживет.
Но это значит – предать его.
Значит, говорить, что она не была женщиной, которую любили и которая любила сама.
Признать себя жертвой.
Но – выжить. Она же привыкла выживать.
И разве все остальные не делают то же самое?
Она сможет сколько угодно времени проводить у него на кладбище.
Она никогда не видела, как выглядят кладбища. Наверное, как утренняя постель. Когда сам уже встал, а белье, уже позабывшее человеческое тепло, валяется скомканным и холодным. Но его можно оживить. Стоит только залезть обратно под одеяло и согреть его своим теплом.
Можно ли согреть своим теплом его могилу?
Она сможет.
И она сможет выжить в этом мире, где нет его.
Оля вдруг почувствовала себя совершенно свободной. Потому что свобода – это когда не надо притворяться перед самой собой. А перед остальными – не важно.