— Я в артисты пойду! — вдруг выпалил я. Наступила гробовая тишина.
— Чтоб я ослепла! Многоженцем решил стать? — запричитала вдруг бабушка.
— Тронулся, бедняга! — проговорил Илико.
Споры продолжались до рассвета. Наконец сошлись на мнении Иллариона, что обладателю брюк, подобных моим, следует поступить на экономический факультет, дабы обеспечить свое дальнейшее существование экономически и материально.
Бабушка, сняв с шеи серебряную цепочку с большим плоским ключом, подошла к нашему старому сундуку, откинула крышку и торжественно извлекла оттуда дедовские зеленые бархатные брюки-галифе с кожаными леями, огромные хромовые сапоги с подковами, шерстяную навыпуск блузу с накладными карманами, серебряный пояс и высокую каракулевую папаху. Потом разложила все это передо мной, вытерла подолом платья набежавшие слезы и сказала:
— Вот, сынок, одевайся. Не отправлю же я тебя в чужие края этаким голодранцем! Ты должен быть там лучше всех, дорогой мой… Я крепко обнял бабушку и нежно поцеловал ее в глаза, потом выбежал в другую комнату, быстро переоделся и вновь предстал перед «комиссией».
— Скажи, пожалуйста! Вылитый Симон Долидзе! — осклабился Илико.
Ранним воскресным утром я, бабушка, Илико и Илларион стояли у обочины шоссе и «голосовали» перед каждой попутной машиной. Моросил мелкий косой дождь, дул ветер и было холодно.
— Садись к шоферу в кабинку! — настаивала бабушка.
— Не забудь есть чеснок, а то, чего доброго, схватишь заразу! — напутствовал Илларион.
— Как войдешь в вагон, облейся ладиколоном, верное средство против клопов и всякой гадости! предупреждал Илико.
— Смотри у меня, чтоб завтра же здесь было письмо! — требовала бабушка.
— Отправь лучше телеграмму. А вернее всего — пришли с оказией, быстрее дойдет!
— Не смей связываться с городскими шалопаями!
— Возвращайся скорее!
— Будет нужда в вине — пиши, не стесняйся! Наконец остановилась грузовая машина. В кабине сидела женщина с ребенком. Бабушка трижды — от дурного глаза — повернула меня. Илико и Илларион по очереди расцеловали, я влез в кузов, и машина тронулась.
Вдруг на дороге показалась девушка со свертком в руке. Она бежала изо всех сил. Машина ускоряла ход, девушка — бег. Постепенно она замедлила шаги и совсем уже медленно подошла к провожающим. Девушка долго смотрела на удалявшуюся машину, потом повернулась и зарылась лицом в грудь Илико. Навернoe, плакала. Плакал и я. А машина мчалась вперед, увозя меня все дальше и дальше от четырех дорогих мне людей.
Моросил дождь, дул ветер, и было холодно. Там, вдали, стояли четверо. На груди у Илико плакала девушка. Я тоже плакал, плакал и радовался, что она плачет, Был дождь, был ветер, и было солнце, и любовь, и слезы радости. И теперь, наверное, даже Илико не удивлялся, как это — луна на небе и хлопья снега. И почему не спится, и откуда эти слезы радости, и отчего я вообще такой счастливый.