— Ты что?!
— Дай, говорю, рублей пятьдесят, для машины достаточно… Не хочется тащиться пешком…
— Знаешь, что я тебе скажу?.. — В руке у Риголетто сверкнул аршинный нож.
— Ты что, убить меня хочешь? — спросил я.
— Выкладывай деньги! — прошипел буфетчик.
— Обыщи меня! Найдешь хоть один рубль — ставлю два литра!
Риголетто молча схватил меня за воротник.
— Дядя Доментий! Товарищ Доментий! Доментий!
Вставай, проклятый, убивают! — завопил я. Доментий открыл глаза, взглянул на меня невидящим взором, махнул рукой и переложил голову с одной тарелки на другую.
— Отпусти! — взмолился я. — В залог вот его оставлю! Мало тебе этого?
— Мало! — ответил буфетчик. — Выкладывай деньги! Шутки — потом!
— Ладно! — согласился я. — Отпусти меня…
Риголетто разжал пальцы. Я схватил портфель управдома, раскрыл его и потряс над столом. Портфель был пуст. Тогда я вывернул карманы пиджака Доментия. В них оказалось четыре тридцатки.
— Сто двадцать рублей. Гони еще восемнадцать червонцев! Теперь я перешел на карманы брюк. В них оказалось сто пятьдесят рублей.
— Гони еще тридцать! — сказал Риголетто.
— Бессердечный ты человек! Неужели у тебя детей нет? — попробовал возмутиться я.
— Нету! — отрезал буфетчик.
— Тогда эти тридцать рублей я удержу за бездетность! — сказал я и направился к двери.
— Убери с моих глаз эту падаль, — крикнул Риголетто, — иначе я за себя не ручаюсь!
Я понял, что оставлять здесь управдома опасно.
Взвалив Доментия на плечи, я кое-как выбрался из владений Риголетто. В ту ночь я, Доментий и Софья спали вместе, в одной постели. Спали безмятежным сном, без всякой прописки, и ни одному из нас не было стыдно.
Вот уже третий год я живу в Тбилиси. В деревне меня называют «городским жуликом», в городе «деревенщиной». Тетя Марта по-прежнему считает меня злостным неплательщиком, управдом Доментий — аферистом, профессора — гастролером, и только для бабушки, Илико и Иллариона — сколько бы институтов я ни кончил — я остался прежним Зурикелой — прохвостом, болтуном и нехристем. Софье все равно, кто я, она не интересуется ни моим прошлым, ни настоящим, ни будущим. Софья греется в моей постели, ест остатки моего обеда. И этого вполне достаточно для ее кошачьего счастья. «Хвосты» по-прежнему неотступно преследуют меня, а моя стипендия лежит где-то в сейфах университетской бухгалтерии и терпеливо ждет, — когда же она, наконец, увидит своего хозяина…
…На дворе мороз. Валит снег. Воет ветер. Я сижу в комнате тети Марты. Здесь теплее. На столе поет пузатый самовар. Мы медленно тянем горячий чай и мирно беседуем.